Хуану изумило, с каким неподдельным вкусом мать аббатиса расписывает орудия и способы убийства.
— Жизнь наша такая, — усмехнулась та, поняв по выражению лица собеседницы, о чём та думает. — Нет иного способа защитить святыню.
— Какую святыню?
— Пока рано тебе знать. Сокрыта в алтаре вместе с печатью Евфросинии. Ты знаешь, что у неё была своя собственная печать? В те времена, когда акты составляли одни мужчины, весьма редко — женщины, а монахини — вообще никогда? Да что и говорить: много позже мой брат канцлер ни одного дела не начинал и не завершал без моего совета, но скреплял одним своим словом, не моим.
— Но для чего ей была нужна власть?
— Строить храмы и учреждать школы, где девушек учили грамоте и письму, шитью и прочим ремёслам, а также пению. Сама была великая книжница и другим сию любовь передавала. Может статься, это от неё пошло, что и здешние бенедиктинки и их послушницы по уставу обучались переписывать книги, твердили языки, пели в хоре, а также овладевали органом и скрипкой. София о том рассказывала. Впрочем, и я, старшая ее современница, застала как начало, так и разгар сего монастырского вольномыслия.
Аббатиса чуть искривила губы:
— Повезло Софье. Нам на счастье, эта смиренница прекрасно понимает, что такое война. Род Олельковичей — знатнейший из знатнейших, приданое изобилием подобно было звёздам на небе. И когда её опекун с жениховой роднёй слегка поспорили об условиях брака, чуть было одна армия не перерезала другую. Могли полечь тысячи и тысячи, если бы не она — благо, что юная миротворица оказалась решительной особой: согласилась на мужа-еретика и не очень усердствовала по поводу вена. Вот насчёт чад — иное дело. И сама православие возлюбила, и выговорила его для своей малой родины и собственных отпрысков. Тех троих, кого не стало.
Обе женщины помолчали.
— Всё у них сейчас недурно, только тянутся обе литвинки друг к дружке, а в стратегических целях не годится такое допускать: ни одна убивать не хочет, хотя кого уж тут убьёшь, если никого и нет. Приходится делить между Гросвитой и Хильдой или там Кристой.
— А эти жёны — они откуда? — спросила Хуана, догадываясь, что именно об этом собираются ей поведать.
— Всех вас приносит приливом, — нехотя проговорила аббатиса. — Когда толпа уходит, остаются стрелы с обожжёнными для прочности наконечниками, редко стальные, и оперение для стрел, вернее то, что может служить оперением: клочки кожи, обрывки наполовину сгоревших папирусов и пергаментов. И ещё тела, скорее мёртвые, чем живые. Гросвита была первой изо всех таких подкидышей — её пришлось поднимать мне одной. А какой это оказался роскошный дар! Первый драматург со времён греко-римской античности. Утончённое воспитание и образование. Самая из нас сильная. Один Всевышний знает, через какие духовные битвы она прошла — летописи о том умалчивают.
— И Хильдегарда тоже?
— Удивительно разносторонняя персона. И везло ей в жизни просто сказочно — не считая частых мигреней. Композитор, естествоиспытатель, автор двухтомника по медицине, визионерка — всё в одном лице.
Не затворница, но ученый. Её ум и знания превозносили знатнейшие особы Европы. Но вот хоть и почитали Хильдегарду из Бингена после кончины как святую, канонизировать её не решился никто из пап. Впрочем, о самых последних годах ближнего мира я не знаю. Возможно, справедливость и восторжествовала, но что нам всем теперь!
Кардинальша покрепче оперлась на руку спутницы.
— Удивительно. Эта тихая монашка не боялась ничьих мнений и делала то, что велел ей Бог, не боясь никаких последствий для себя. Видела мир целиком во взаимосвязи всех его элементов — так ясно, как не умели делать много позже. Указывала на возможность бунта сих мелких частиц против человека, если тот будет продолжать нарушать их равновесие. Кто-то из моих девушек поправил — «гомеостаз», Не знаешь, откуда это словцо? Латынью попахивает, а непонятно.
— Мне тоже, — ответила Хуана. — А ваша тёзка, Кристина, она ведь тоже из великих? Поэтесса… Как и я, грешница, верно? Я ведь видела её томик в библиотеке моего милого деда.
