В санатории я сразу же подрался с мальчиком, метившим в короли. Мы встретились в коридоре, и он толкнул меня плечом. Я тут же врезал ему, и у того пошла из носа кровь. Мальчик заплакал, но после этого меня больше никто не трогал.
Кормили тут, конечно, гнусно. Суп невозможно было есть – так вонял луком. Раз я не выдержал, и меня вырвало прямо в миску, за что получил несколько пощечин от воспитательницы. Я бы тут с голоду подох, если бы не родители. Они привозили груши, черешню, ириски, арбузы, мятные конфеты. Целыми днями я ждал маму, но приезжала она крайне редко.
Поначалу я расстраивался, потом связался с ребятами постарше, и жизнь стала веселей. Обычно я удирал с ними во время тихого часа на речку. Здорово было загорать на горячих камнях. Еще я научился курить по-настоящему. Если кончались сигареты и не на что было купить курево, я, как самый младший в компании, шел в центр поселка собирать окурки. Возвращался с полными карманами бычков, и все были довольны. Но все же меня тянуло домой, здесь ничего уже не радовало, девчонка, в которую я влюбился, даже не смотрела в мою сторону, и однажды я незаметно вышел из санатория, запрыгнул зайцем в рейсовый автобус до Цхинвала и через полчаса соскочил в городе возле стеклянного универмага.
Мне показалось, что за две недели тут многое изменилось. Вода в реке спала и стала прозрачней, созрели сливы, под тутовником было темно от раздавленных ягод, черешня совсем поредела. Я не удержался и, сорвав недозревшее яблоко, слопал его. Очень вкусное, но надо еще неделю подождать, и будет совсем спелое. Я шел по улице, ни на минуту не переставая думать о том, вернет меня мать в санаторий или все-таки разрешит остаться дома. Неужели она совсем не скучает по мне? Я-то каждый день скулил по ней.
Возле дома рыболова Серо я сбавил шаг и, косясь на дыру под забором, насторожился. Так и есть: белый кобель не сдох. Но как переменился! Он как будто из концлагеря вышел – так исхудал, и с его развороченной челюсти капала слюна. Пес шел на меня с явным намерением укусить, падал, снова вставал, а я, не отводя взгляда от его одноглазой изуродованной морды, пятился и плакал.
Мне так хотелось погладить его по облезлой шерсти и попросить прощения за все…
Был у меня друг один, Картлос по кличке Блинди. Почему Блинди? Потому что ужасно любил блинчики. Жили мы в одном районе, за инфекционной больницей. Вместе купались в Лиахве, загорали и все такое. Иногда ребята постарше стравливали нас на берегу, и я бил ему морду, а он ставил фингалы на моей. Потом мы мирились и шли собирать окурки, если не было денег на сигареты. Или переходили вброд обмелевшую речку возле свалки бойни, где невыносимо пахло жженой костью и гниющими кишками забитых животных, и, босые, карабкались на противоположный берег. Там я, как самый шустрый, перелезал через заднюю, сколоченную из грубых досок калитку рынка, отодвигал ржавую щеколду, Блинди входил, и мы пробирались на базар воровать арбузы. Картлос отвлекал продавца, я же хватал арбуз и со всех ног мчался к черному ходу.
Но однажды продавец погнался за мной и швырнул вслед гирю – и она попала мне в спину. Я упал на арбуз, раздавил его и закричал так, будто меня резали на скотобойне. Люди вокруг бросились ко мне: «Убили! Убили мальчика!» – а я корчился на горячем асфальте и не переставая орал. Продавец тоже подбежал и, увидев мой красный живот, схватился за голову. Он был уверен, что я сейчас умру, потому что гиря была тяжелая, а я маленький. И только сторож, собутыльник моего отца, спокойно подошел, поднял меня, хорошенько тряхнул и, поставив на ноги, дал пинка и велел убираться домой через черный ход.
Блинди я нашел возле свалки бойни, где он уплетал арбуз.
– Я думал, он тебя убил, – сказал он, осмотрев мою спину. – Болит?
– Нет. Откуда у тебя арбуз?
– Спер, пока ты ломал комедию. Но это еще не все.
Он повел меня за собой вдоль берега и, остановившись возле небольшой запруды, показал на два больших арбуза в воде.
– Один тебе, другой мне.
Повзрослев, мы разлетелись в разные стороны и снова слетелись в Цхинвал в восемьдесят девятом. К тому времени мы обросли волосами и уже брили свои еще молодые лица, и Блинди выкуривал по две пачки сигарет в день, если не больше. Обычно мы встречались в парке и говорили о всякой всячине, но тему войны не затрагивали, так как Картлос был наполовину грузин. Блинди восхищался Америкой и мечтал свалить туда. А война приближалась, и как-то Блинди воскликнул: «Я родился один раз, и то не в Америке!»
