Еще в 1979 г. исследование, осуществленное Институтом Карнеги, ярко продемонстрировало то, на что указывали многочисленные доступные на тот момент факты и что регулярно подтверждал опыт повседневной жизни: будущее каждого ребенка в первую очередь определяется социальными обстоятельствами, тем, где он родился, и местом, занимаемым его родителями в его родном обществе — а вовсе не его способностями, талантами, упорством и настойчивостью. Шансы на то, что сын юриста крупной компании к сорока годам будет получать доход, который обеспечит ему место среди богатейших 10 процентов жителей страны, в 27 раз превышали соответствующие шансы сына мелкого чиновника, то получающего работу, то теряющего ее (несмотря на то что оба отпрыска сидели за одной партой в одном классе, получали одинаковые оценки, учились одинаково прилежно и обладали одним и тем же коэффициентом интеллекта); при этом его одноклассник имел лишь один шанс из восьми на получение хотя бы медианного дохода. Менее чем тридцать лет спустя, в 2007 г., ситуация намного усугубилась — пропасть расширилась и углубилась, став менее преодолимой, чем когда-либо прежде. Согласно исследованию Управления Конгресса США по бюджету, совокупное состояние самого богатого 1 процента американцев составляет 16,8 трлн долларов, что на 2 трлн больше, чем совокупное богатство нижних 90 процентов населения. По данным Центра за американский прогресс, в течение этих трех десятилетий средний доход нижних 50 процентов американцев вырос на 6 процентов — в то время как доход верхнего 1 процента увеличился на 229 процентов [13].
В 1960 г. средняя зарплата руководителей крупнейших американских корпораций после выплаты налогов в 12 раз превышала средний заработок фабричных рабочих. К 1974 г. заработок корпоративных руководителей и получаемые ими бонусы уже примерно в 35 раз превышали средний заработок сотрудников компаний. В 1980 г. средний руководитель зарабатывал уже в 42 раза больше, чем средний служащий, а за следующие десять лет эта цифра удвоилась, составив превышение в 84 раза. Именно тогда, около 1980 г., резко ускорилось возрастание неравенства. К середине 1990-х гг., по данным Business Week, величина превышения уже была равна 135; к 1999 г. она достигла 400, а к 2000 г. подскочила до 531... [ibid.] И это лишь немногие из быстро растущего числа аналогичных «значимых фактов» и цифр, собранных в попытках осознать, оценить и измерить их. Подобные факты можно перечислять бесконечно, так же, как нет недостатка в новых цифрах, добавляемых каждым новым исследованием к уже существующему огромному массиву данных.
Но каковы же социальные реалии, стоящие за этими цифрами?
Джозеф Стиглиц следующим образом резюмировал откровения, принесенные драматическим финалом, вероятно, двух из трех следовавших друг за другом десятилетий наибольшего процветания в истории капитализма, завершившихся кредитным крахом 2007 года и последующим кризисом: неравенство всегда оправдывалось тем, что верхи вносят более значительный вклад в экономику, играя роль «создателей рабочих мест», но «затем настали 2008 и 2009 годы, и на наших глазах те парни, которые привели экономику на край пропасти, обогатились на сотни миллионов долларов». Совершенно очевидно, что на этот раз их доход невозможно оправдать тем, что они сделали для общества: их вкладом были не новые рабочие места, а удлинение очередей «избыточных людей» (как сейчас не без причины именуют безработных). В своей книге «Цена неравенства» Стиглиц предупреждает, что США становятся страной, «в которой богатые живут в замкнутых общинах, посылают своих детей в дорогие школы и имеют доступ к первоклассным медицинским услугам. Между тем остальным приходится жить в мире, где они не чувствуют себя защищенными, могут рассчитывать в лучшем случае на посредственное образование и фактически получают медицинские услуги по карточкам» [27]. Такова картина двух миров, не имеющих почти никаких точек соприкосновения и практически прекративших взаимодействовать друг с другом (в США, как и в Великобритании, семьи тратят все большую часть своего дохода на покрытие издержек, связанных с географическим, а также и социальным дистанцированием — чем дальше, тем лучше — от «других людей», и в первую очередь от бедных).
