Однажды она три месяца безвылазно провела в съемной квартирке-студии на западе города. Потом почти полгода в палате психиатрического диспансера – если не считать плановых посещений. Это и называется безысходностью: когда есть дверь, но ее нельзя открыть. Ни под каким предлогом.
Лера закрыла лицо руками, как делала в детстве, чтобы разогнать страхи и забыть обо всем плохом. В детстве ни черта не помогало. Сейчас тоже. Страхи накинулись. Они вернулись.
* * *
Последняя съемка – потеха публике. Две тысячи девятый год, конец десятилетия, самое время.
Лера твердо решила, что больше не хочет сниматься в порно. Ей не надоел секс, об этом не могло быть и речи, но резко надоел сам процесс. Прямо с утра, когда проснулась в кабинете Толика в его баре и отправилась в туалет, сжимая в руке тест на беременность. Задержка месячных серьезно ее напугала.
Две полоски. В голове шумело. Толик храпел за дверью. Сукин сын, наверняка будет настаивать, чтобы она осталась. Он умеет уговаривать. Порно с беременными очень популярны. А потом можно сделать аборт. С какого там месяца? Надо погуглить и собрать всю доступную информацию. Сохранить. Убрать в коробочку.
А еще надо завязывать.
Она сильно напилась в тот день перед съемками и еще выкурила полпачки сигарет, наполняя сознание привычной агрессивной легкостью. Приметила новенького – оператора в армейской униформе. Подмигнула:
– Спаси меня, хорошо? Мне нужно выбраться отсюда раз и навсегда.
Через полчаса Лера сломала себе три ногтя на левой руке, расцарапав спину Вадика Тырцева, который как раз примерялся к ее заднице. Он взвыл от боли:
– С ума сошла, что ли?!
А она вцепилась зубами в его плечо, ощущая соленый вкус пота и крови, вырвала кусок, сплюнула на пол, хохоча.
Ее накрыло радостное безумие, желание крушить и ломать все вокруг, которое долгое время скрывалось в груди.
Нащупала глазами камеру с подмигивающим красным глазком, плюнула в нее кровью. Спрыгнула с кровати, но не добежала – зажали в четыре руки. Она зарычала. Ее утащили на кухню.
Тот самый новенький оператор, Пашка, запыхавшийся и взъерошенный, тряс Леру за плечи и что-то кричал. Ей брызнули в лицо водой. Она остервенело пыталась дотянуться ногтями до всех, кого успела заметить. Успокоить ее не удавалось. У нее кружилась голова.
– Уберите от меня руки!
Обнаженное тело все еще пахло лосьоном.
– Уведите на хер истеричку! – распорядился Толик, ответственный за съемки. – Потом поговорим!
Они не поговорили до сих пор.
Пашка протащил Леру в ванную комнату, долго умывал холодной водой, шептал на ухо успокаивающие слова, но при этом крепко держал одной рукой за плечо, чтобы девушка не вырвалась.
– Ты выделываешься… – пробормотала Лера. Она не собиралась этого говорить, но не удержалась. – По тебе сразу видно, что ты ни хрена не служил, а просто надел армейское хаки, чтоб казаться круче. Таких, как ты, даже трахать жалко. Снимай робу и надевай что-нибудь приличное, тогда девки давать начнут.
– Тебя тоже жалко, дорогая, – ответил Пашка. – Я бы даже на полшишки не присунул.
Она хихикнула, взглянула на отражение парня в зеркале и, ощущая во рту скользкий привкус, обронила:
– Кажется, я угробила свою жизнь…
– Никто не застрахован. Бывает. Выкарабкаешься.
Он вызвал такси, помог ей одеться, проводил на улицу.
– Ты спас меня? – наигранно спросила Лера, наигранно флиртуя и наигранно теребя тонкими пальцами свой подбородок.
– Можно сказать и так.
– Тогда приезжай вечером. Получишь награду!
Пашка ухмылялся добродушно – так ухмыляются, наблюдая за маленькой девочкой, которая напялила мамины туфли, чтобы казаться взрослой.
– Спаси меня еще раз! – фыркнула Лера, проваливаясь в тесный салон автомобиля.
Последнее, что она помнила из того дня, – вкус крови на губах, от которого очень хотелось избавиться.
Глава шестая
Пашка словно угодил в какой-то дешевый американский боевик. Хотелось верить, что в этом боевике ему отведена роль брутального главного героя, но на самом деле он вряд ли годился даже на второстепенного персонажа. Скорее, какой-нибудь актер третьего плана, фрик, появляющийся в кадре, чтобы вызвать смех.
