Справедливости ради следует сказать, что мисс Климпсон была готова уничтожить листок, не читая, и сделала бы это, если бы ее внимание не привлекли следующие слова: «Ложь, на которую я пошла ради М.У.».
В тот же момент она осознала, что это почерк Веры Файндлейтер, и тут у нее в мозгу — «словно молния», как она потом говорила, — промелькнула мысль о том, что могло означать это предложение.
Целых полчаса мисс Климпсон сидела в одиночестве, претерпевая муки совести. Природная пытливость твердила ей «прочти»; религиозные убеждения говорили «не читай»; чувство долга по отношению к Уимзи, нанявшему ее на работу, нашептывало «разберись, в чем тут дело»; правила хорошего тона настаивали «не надо»; и тут суровый голос провозгласил: «Речь идет об Убийстве. Ты готова стать сообщницей Убийцы?» Словно Ланселот, она разрывалась между собственной совестью и дьявольским искушением; однако что было совестью и что — искушением?
Она вспомнила молитву об искоренении порока, которую только что читали в церкви.
Убийство.
Если судить по этой записке, оно действительно могло произойти.
Или не могло? Что, если она просто не так поняла?
А тогда разве ее долг не в том, чтобы изгнать из своего разума эти беспочвенные подозрения?
Ей захотелось немедленно отправиться к мистеру Тредголду и попросить у него совета. Скорее всего, он попросил бы ее сжечь записку и очистить свой разум при помощи молитвы.
Она встала и начала искать спички. Будет лучше, если она как можно скорее избавится от листка.
Но ведь тем самым она может уничтожить единственный ключ к загадочному Убийству!
Каждый раз, когда мисс Климпсон про себя произносила это слово, оно всплывало перед ее глазами, словно отпечатанное заглавными буквами. УБИЙСТВО. Как в полицейской сводке.
Потом у нее возникла новая идея. Паркер ведь полицейский — и вообще не похоже, чтобы он слишком благоговел перед тайной исповеди. Выглядит как протестант, а может, вообще не придерживается никакой конкретной религии. В любом случае профессиональные обязанности для него превыше всего. Почему бы не отправить записку ему, не читая, с кратким пояснением по поводу того, как она к ней попала? Тогда вся ответственность ляжет на него.
По здравом размышлении мисс Климпсон отвергла этот план как иезуитски лицемерный. Отправив листок другому человеку, тем самым она предавала его содержание огласке — это было еще хуже, чем прочесть записку самой. Кроме того, ее внутреннее «я» снова подняло голову—в конце концов, если некто все равно прочтет список, так почему бы и ей не удовлетворить свое, вполне законное любопытство? Предположим, что она ошибается. В конце концов, упомянутая «ложь» может не иметь никакого отношения к алиби Мэри Уиттакер. Получится, что она преднамеренно разгласила тайну другого человека, ничего при этом не добившись. Если уж показывать кому-то листок, сначала надо прочесть его самой — чтобы не причинить ненужного ущерба всем задействованным сторонам.
Возможно, прочитав еще несколько строк, она поймет, что список никак не связан с УБИЙСТВОМ, и сможет спокойно его сжечь. Она знала, что если уничтожит записку не читая, то никогда, до конца своих дней не сможет ее забыть. Подозрения вечным грузом будут лежать у нее на душе. В Мэри Уиттакер ей будет мерещиться Убийца. Глядя в ее холодные голубые глаза, она будет гадать, какое выражение было в них, когда эта женщина обдумывала УБИЙСТВО. Конечно, она подозревала ее и раньше, с подачи Уимзи, но никогда еще эти подозрения не были столь реальными. Сейчас же они выкристаллизовались у нее в голове, превратились из чужих в ее собственные.
«Что же мне делать?»
Она бросила еще один короткий взгляд на листок. На сей раз глаза выхватили слово «Лондон».
Мисс Климпсон ахнула, как человек, шагнувший под холодный душ.
«Что ж, — решила она, — если я совершаю грех, то, надеюсь, он мне простится».
Залившись краской так, словно ее взору предстало некое крайне неприличное зрелище, мисс Климпсон погрузилась в чтение записки.
Она была написана кратко и весьма туманно. Паркер вряд ли смог бы сделать из нее ценные выводы, однако для мисс Климпсон, хорошо разбирающейся в подобной сентиментальной скорописи, смысл был яснее ясного.
