А мисс Уиттакер отвечает: «Тише, тетя, дайте объяснить…» Но старая леди на это: «Нечего объяснять, я и слышать об этом не желаю. Мне даже мысль эта противна. Оставь меня в покое. Мне никогда не станет лучше, если ты будешь так меня пугать». И так далее, и тому подобное… Тогда мисс Уиттакер, вся бледная, подошла к нам и говорит: «Идите, девушки, тете стало плохо, и она не может сейчас заниматься делами. Я дам знать, если вы понадобитесь». Я спросила: «Может, нужно помочь вам с ней, Мисс?» А она мне: «Нет, все в порядке. Просто у нее снова боли. Я сделаю ей укол, и она придет в себя». И она вытолкала нас из комнаты и захлопнула дверь, а мы слышали, как мисс Доусон стала рыдать, да так, что у нас сердце разрывалось. Мы спустились вниз, и тут как раз вернулась сиделка. Мы ей сказали, что мисс Доусон стало плохо, и она бросилась наверх, прямо как была, в пальто. Потом мы сидели на кухне, и тут спускается мисс Уиттакер и говорит: «Все хорошо, тетя спит, а наше дело мы отложим на другой день». А потом добавила: «Вам лучше никому не рассказывать об этом, потому что, когда у тети боли, она пугается и становится немного странной. Она не имела в виду того, что говорила, но если люди узнают, они могут сделать неправильные выводы». Тогда я встала и сказала: «Мисс Уиттакер, мы с Бертой не какие-нибудь сплетницы», — строго так сказала, потому что ненавижу сплетни и всегда ненавидела. А мисс Уиттакер ответила: «Ну и хорошо».
А на следующий день она дала нам выходной и подарила каждой по десять шиллингов, потому что это был день рождения ее тетки, и та хотела, чтобы мы повеселились.
— Прекрасный рассказ, миссис Кроппер! Хотел бы я, чтобы все свидетели были столь же наблюдательны, как и вы. Один вопрос: вам так и не удалось увидеть тот документ, который привел мисс Доусон в расстройство?
— Нет, сэр, только на расстоянии, в зеркале. Мне показалось, он был очень короткий — пара строк на печатной машинке.
— Ясно. А в доме была машинка?
— О да, сэр. Мисс Уиттакер часто ею пользовалась — печатала деловые письма и все в этом роде. Она стояла в гостиной.
— Так. Кстати, а вы не помните, не было ли вскоре после этого звонков от нотариуса мисс Доусон?
— Нет, сэр. Вскоре после того случая Берта нечаянно разбила чайник, и нас уволили. Мисс Уиттакер сказала, что Берта должна уйти через месяц, но я ответила «нет». Если уж мою сестру, порядочную, трудолюбивую девушку, увольняют за такую крошечную провинность, то она уйдет в этот же день и я вместе с ней. Мисс Уиттакер сказала: «Как вам будет угодно», — она никогда не была многословна. Поэтому в тот же день, после обеда, мы уехали. Но потом мисс Уиттакер, наверное, раскаялась и приехала повидаться с нами в Кристчерч. Она предложила нам попытать счастья в Лондоне. Берта побаивалась ехать так далеко — вся в отца, я уже говорила, — но мама, она у нас всегда была решительной, говорит: «Если эта леди так добра, что помогает вам, почему бы не поехать? В Лондоне у девушки куда больше возможностей». А потом, когда мы с Бертой были вдвоем, я ей говорю: «Помяни мое слово, мисс Уиттакер хочет избавиться от нас. Боится, что мы расскажем, как мисс Доусон кричала на нее в то утро. Но, — говорю, — если она хочет оплатить нам дорогу, почему бы не согласиться? В наши дни девушки должны сами заботиться о себе, да и мисс Уиттакер даст нам самую лучшую характеристику, только чтобы мы уехали. И вообще, — говорю, — если нам там не понравится, мы всегда можем вернуться домой». И вот мы приехали в Лондон и вскоре получили работу в ресторане, потому что мисс Уиттакер действительно дала нам отличную характеристику. И там я встретила моего мужа, а Берта — своего Джима. Так что мы никогда не жалели, что воспользовались случаем — до тех пор, пока не случилось этого несчастья с Бертой. — И Эвелин расплакалась.
Глубокий интерес, с которым слушатели внимали сольному выступлению миссис Кроппер, должен был польстить ее самолюбию. Мерблес потирал руки с сухим Шелестящим звуком, похожим на тот, который производит змея, скользя по траве в поисках жертвы.
