«Ты свободна», — повторил он три раза, давая понять, что решение его бесповоротно.
Троекратный повтор этой незамысловатой формулы исчерпывает всю процедуру развода у мусульман. Отвергнутой жене не остается ничего иного, кроме как выждать три месячных цикла, чтобы убедиться в отсутствии беременности, и уйти, получив от мужа то, что полагается ей по шариату.
Между тем, избавившись от первой жены, Ибн Бат-тута уже подумывает о следующем браке.
«Я женился на дочери одного из фесских паломников, — сообщает он. — Когда ее доставили ко мне в Каср аз-Заафия, я закатил пирушку для каравана, которая продолжалась целый день…»
…После короткой остановки караван вновь двинулся по оживленному торговому тракту. Впереди был Египет.
Перелистывая книгу «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах странствий», сразу же подмечаешь одну любопытную особенность зрения Ибн Баттуты. Где бы он ни был и что бы ни описывал, взгляд его выхватывает из многообразия окружающего мира в первую очередь то, что прямо или косвенно связано с исламом. Крупным планом всегда даются мечети, медресе, дервишские обители, слова и деяния мусульманских государей, благочестивых затворников, ученых мужей. Все, что не имеет отношения к исламу или враждебно ему, либо вовсе остается за пределами кругозора нашего автора, либо рисуется с нескрываемой неприязнью и пренебрежением, реже с ироничной снисходительностью взрослого, наблюдающего за играми неразумных детей.
Секрет такого видения мира объясняется не индивидуальными особенностями воспитания или образования. Таким — разделенным на своих и чужих, верующих и неверных, праведников и грешников — представлялся мир средневековому человеку, ограниченному шорами религиозных представлений, усвоенных с самого детства и в зрелом возрасте возведенных в абсолют.
Критерий оценки явлений окружающего мира, событий, людей — вероисповедный. Все свое нравственно, логично, целесообразно, красиво; чужое отвратительно, безнравственно, лишено здравого смысла. Лишь собственная вера истинна, чужая же ложна, вредоносна, порочна.
Подобный взгляд был вообще свойствен людям средневековья.
«По Мухаммедову закону, — писал о ненавистных ему сарацинах венецианец Марко Поло, — все, что воруется и грабится у людей не их веры, хорошо и за грех не почитается… а поэтому, если бы не удерживали их и не воспрещали им те, кто ими управляет, много зла наделали бы эти люди. А вот этот закон исполняют все сарацины: когда кто при смерти, приходит к нему священник и спрашивает его, верит ли он, что Мухаммед истинный посланник господа: если умирающий ответит, что верит, то спасется; оттого, что спасение так легко и свершить всякие злодеяния дозволяется, обратили очень многих татар в свою веру, по которой ни один грех не воспрещен».
Сегодня такие рассуждения вызывают улыбку, но для средневекового христианина, православного или католика, мусульмане — это поганые бесермены, агаряне, нехристи. Весь же христианский мир в глазах мусульманина — нечестивцы, гяуры, неверные, погрязшие в заблуждениях, невежестве и разврате.
По мусульманскому вероучению земля разделена на три части: «дар ас-салам» — область мира, населенная правоверными, «дар аль-харб» — область войны, где живут иноверцы, не признающие аллаха и его пророка, и, наконец, «дар ас-сульх» — область перемирия: немусульманские страны, находящиеся в вассальной зависимости от мусульман.
С нечестивцами правоверным надлежит вести беспощадную священную войну — джихад, дабы огнем и мечом обратить их в истинную веру. Участие в джихаде — святой долг любого правоверного; смерть в этой войне почетна и дает полное освобождение от земных грехов.
Не всегда «священная война» велась с одинаковой страстью и накалом. Фанатизм и непримиримость порой уступали место сосуществованию и терпимости, но за оттепелями неизменно начиналась новая полоса вражды и кровопролития. В XIII–XIV веках страсти были накалены. На Востоке еще не улеглось эхо жестоких крестовых походов, на Западе, в Испании, грозной лавиной катилась с севера, срывая мавров с насиженных мест, неумолимая кровавая волна христианской Реконкисты.
