Поразительным было и многое другое. В частности, бумажные деньги. Не в пример кожаным банкнотам Мухаммед-шаха, умудрившегося в короткий срок довести Делийский султанат до полного разорения, китайские бумажные ассигнации весьма успешно замещали на внутреннем рынке золото и серебро. По свидетельству Ибн Баттуты, тому, кто отправлялся на рынок с динарами или дирхемами, приходилось обменивать их на бумажные деньги.
«Народ в Китае не пользуется в торговых делах ни золотой, ни серебряной монетой, — писал Ибн Баттута. — Купля и продажа у них происходит при помощи листков бумаги величиной с ладонь, на этих листках ставится знак печати императора. Если такая бумажка порвалась, люди несут ее в Монетный двор, где обменивают на новую, и за это с них не берут платы, так как чиновники Монетного двора находятся на султанском обеспечении».
Последнее, впрочем, оспаривается другими источниками, из которых следует, что за обмен износившихся бумажных денег в Монетном дворе удерживали три процента, и это, вне всякого сомнения, приносило казне значительный прибыток. В Национальной библиотеке в Париже хранится перевод письма, написанного на латыни около 1330 года архиепископом Султании Жаном де Кора, который сообщает следующие интересные факты:
«Когда эти бумажные деньги становятся ветхими и ими уже нельзя пользоваться, их приносят в государеву палату, где служат назначенные монетчики. И если знак или имя государя на деньгах сохранилось, тогда монетчик дает за старую бумажку новую, удерживая за такой обмен три из ста».
О китайских бумажных деньгах писали в своих мемуарах Марко Поло и Одорико де Порденоне, но на их европейских современников эти сообщения, похоже, никакого впечатления не произвели.
Ибн Баттута сообщает много любопытных подробностей о жизни и быте средневекового Китая. Сравнивая китайцев с другими азиатскими народами, он отмечает, что «живут они богато и широко, хотя ни чревоугодием, ни одеждами не увлекаются». Вряд ли эти слова могут быть отнесены к неимущим слоям населения — городской бедноте и крестьянству, но не следует забывать, что простонародье вообще не попадало в кругозор Ибн Баттуты, который в силу своей классовой ограниченности чаще всего замыкался в пределах элитарного круга и видел лишь то, что приличествовало видеть человеку его положения. «Китайцы увлекаются золотой и серебряной посудой», — продолжает Ибн Баттута, и из этих слов ясно, о каких китайцах идет речь. Правда, сообщая о широкой распространенности и дешевизне шелковых одежд, он добавляет, что шелка в Китае «носят даже бедняки». Но и в этом случае трудно сказать, кого путешественник относил к беднякам.
Многое в Китае понравилось Ибн Баттуте.
С явным одобрением он писал о системе социального обеспечения в Китае, предусматривающей «выход на пенсию», всем, кто достиг пятидесятилетнего возраста. По словам Ибн Баттуты, старики и немощные находились на государственном обеспечении, а после шестидесяти лет даже освобождались от судебной ответственности за правонарушения, ибо считалось, что умом они сравнялись с малыми детьми. Путешествуя по Китаю, Ибн Баттута видел существовавшие при буддийских храмах обители для слепых и престарелых, бесплатные больницы и поварни, приюты для вдов, сиротские дома.
И все же в Китае Ибн Баттута чувствовал себя неуютно. Многое восхищало, но ничего не возбуждало ни привязанности, ни любви. «Китай мне не понравился, хотя в нем и есть много прекрасного, — признавался Ибн Баттута. — Я был очень опечален царящим там неверием… Если я встречал там мусульманина, то радовался встрече с ним, как с членом своей семьи или родственником…»
О буддистах Ибн Баттута отзывался крайне неодобрительно. Чего хорошего можно было ожидать от людей, поклонявшихся идолам и сжигавшим покойников?! Но особенно отвратительной магрибинцу казалась привычка буддистов есть свинину и собачье мясо, которое открыто продавалось на рынках. Как и всюду, куда его заносила судьба, Ибн Баттута тянулся к единоверцам, и, надо сказать, в Китае он их повстречал великое множество. Мусульманская община существовала там с VII века и, если верить утверждениям сегодняшних китайских мусульман, возникла чуть ли не при жизни пророка Мухаммеда, снарядившего в 628 году в Гуанчжоу своего дядю и ближайшего сподвижника Ваххаба ибн Аби Кабшаха. Согласно легенде дядюшка пророка добрался до тогдашней столицы Китая города Чанъаня, где истребовал разрешение на закладку первой мечети в Гуанчжоу.
