Больше всех волнуется, конечно же, сам Ибишев. Он волнуется уже целую неделю, с того самого дня, когда были сняты первые мерки. Ибишев пока очень смутно представляет себе, что может и должно произойти. Но, благодаря Великому Дару Узнавания, безошибочно угадывает незаметные для непосвященных знаки и символы судьбы, небрежно разбросанные по всей мастерской. Сиреневая подушечка с воткнутыми в нее блестящими иглами, красноречивые отметины мела на лацканах нового пиджака, пятно плесени на потолке в форме головы быка — как и прежде, Судьба заигрывает с ним, слегка приоткрывая механику действия.
На что надеется Ибишев, потирая влажными от волнения руками зябнущие колени? Он знает, закулисные боги направляют восковые пальцы портного. И они могут явить чудо. И тогда безобразная куколка преобразится в прекрасную бабочку. Может быть, и не прекрасную, но, по крайней мере, в бабочку…
И Ибишев терпеливо ждет. Еще несколько движений утюгом по влажной тряпке, и он получит свой первый в жизни костюм.
— Отлично!.. Еще немного…готовишься в институт?
— В июле у него экзамены! — Хором отвечают Алия — Валия.
На лице портного, окруженного плывущим облаком папиросного дыма, появляется странная улыбка, похожая на оскал. В прокуренных, словно бы проржавевших зубах зажат кончик янтарного мундштука.
— Очень хорошо, очень хорошо!.. Правильно, учись, стань человеком!..Так, а вот и костюм!
Червяк на лбу Ибишева начинает нервно пульсировать.
Старый портной подает ему костюм вместе с деревянной вешалкой и ловко задвигает занавеску ширмы.
Ибишев остается один. Он проводит ладонью по теплой тяжелой ткани, проверяет карманы и прижимает горящее лицо к прохладной подкладке пиджака. От костюма пахнет горячим паром и отдаленно машинным маслом, которым смазывают швейные машины. Осторожно стянув брюки с тонкой перекладины вешалки, Ибишев начинает надевать их, неуклюже балансируя на одной ноге. За черной занавеской дребезжит голос старого портного. Он с удовольствием рассказывает о последних событиях в городе.
— Такие времена пошли! Не знаешь, что будет завтра! Вчера, например, арестовали начальника электростанции Мусабекова. Оказывается, это из–за него в городе было такое безобразие со светом! И его брата тоже арестовали…
— Аллах, Аллах!..А на вид был такой приличный человек! — одновременно и совершенно одинаковыми голосами восклицают Алия — Валия так, что даже старик портной удивляется синхронности их реакций. Он озадаченно выпускает в потолок заключительную струю папиросного дыма и гасит окурок в железной пепельнице.
— Да… Такие вот дела. Ну, теперь хоть со светом все будет в порядке. Уже хорошо. А у Мусабекова при обыске в доме нашли целый чемодан долларов, золотые цепочки и два автомата! А вы говорите, приличный человек!
— Кто же знал!?
— Ничего, ничего, скоро эти ребята из ФНС всех выведут на чистую воду!..Теперь все будет по–другому!
— На все воля Аллаха!
Ибишев смущенно выходит из–за ширмы. Прямо перед ним на крашеной стене большое зеркало, в котором он видит себя в полный рост.
Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять: чуда не произошло. И, значит, не могло произойти. Теперь–то он понимает, о чем с самого начала говорили таинственные знаки Судьбы, замеченные, но неразгаданные им.
Костюм отвратителен. Грубо скроенный и сшитый из плохого темно–коричневого шевиота, он весь топорщится безобразными складками. Двубортный пиджак на толстой подкладке с непропорционально большими лацканами, торчащими в разные стороны, мешком висит на сутулых плечах Ибишева, в то время как прямые брюки–дудочки чрезмерно облегают его и без того слишком худые ноги.
Он бесстрастно смотрит на свое отражение в большом зеркалом, не обращая внимания на матерей и портного, которые теребят его, дергают за фалды, застегивают и расстегивают пуговицы пиджака и о чем–то громко спорят. Шершавый червяк на лбу становится теплым и багровым от приливающей крови. Кажется, что его вот–вот разорвет.
Ибишев отворачивается.
7.
В начале июля он сдавал вступительные экзамены в Бакинский Политехнический институт.
Несмотря на раскрытые настежь окна, воздух почти не движется, и в залитой солнцем аудитории остро пахнет мастикой и потом. Ибишев сидит в пиджаке. Он знает, что выглядит глупо, но все равно не снимает его. Ему плевать, что рубашка промокла насквозь и от горячей липкой испарины невыносимо зудит все тело. Продолжая упрямо заполнять экзаменационные листы, Ибишев неожиданно для себя начинает испытывать странное злорадное удовлетворение от того, как оно, его тело, мучается и страдает. Он наблюдает за ним как бы со стороны и торжествует. И в этом нет ничего от мазохизма. Это просто маленькая месть…
