Так как первая попытка наша удалась, то мы вздумали продолжать дело. Но я боялся сделать какое-нибудь несчастье моим лечением и потому расспрашивал у Брукса свойства разных лекарств, когда он их составлял по рецептам, чтобы не попасть на какое-нибудь ядовитое. Брукс был этим доволен и объяснял мне все очень подробно, так что я не только узнавал лекарства, но сверх того делал себе хорошую репутацию у Кофагуса, которому Брукс говорил о моем прилежании и любознательности.
— Хорошо, очень хорошо, — повторял Кофагус. — Прилежный мальчик, который учится своей должности, будет доктором медицины, станет ездить в своем экипаже… гм… и так далее.
Несмотря на это, во вторую мою попытку я удивительно сглупил, и это чуть не наделало было беды.
Однажды вечером пришел к нам ирландский полупьяный мужик, который спрашивал, есть ли у нас пластырь, так называемый для бедных людей.
— Правду сказать, — говорил он, — я слышал, что он очень полезен от моей боли в спине, которая мешает мне лазить по лестницам, а так как сегодня суббота, то я получил сейчас деньги, на которые и хочу сперва купить пластыря, а на остальные выпить водки, которая, может быть, не вылечит ли меня, а если все это не поможет, то, верно, сам черт уже залез в мою спину.
У нас не было этого пластыря, но был нарывной. Тимофей передал его мне, а я мужику,
— Что вы хотите за него? — спросил он меня. Нарывной пластырь, намазанный на бумагу, стоил шиллинг, и потому я спросил восемнадцать пенсов, таким образом мы получили барыша шесть пенсов.
— Черт возьми, можно бы было подумать, что вы ошиблись и дали мне пластырь для богатых людей; от этого у меня будет меньше водки. Вот вам деньги — да и прощайте, уже поздно.
Мы с Тимофеем смеялись, считая деньги; но, кажется, что бедняга, напившись водки, приложил пластырь к спине, когда ложился спать, потому что на следующее утро был не в завидном положении.
Целую неделю мы его не видали, но к концу ее, к ужасу нашему, он вошел в лавку. Брукс был тогда занят чем-то за конторкой. Тимофей увидел его прежде, нежели он мог нас заметить, и сейчас дернул меня. Мы ускользнули в заднюю комнату и отворили немного двери, чтобы слышать, что происходило.
— Это разбой! — кричал мужик. — Верно, вы мне дали чертова пластыря; он не оставил у меня ни клочка кожи; я целую неделю пролежал на постели без работы.
— Я, право, не помню, чтобы давал тебе какой-нибудь пластырь, — возразил Брукс.
— Черт вас возьми, если вы не помните, а мне кажется, я во век не забуду его. Правда, он вылечил меня, но зато я чуть не умер от этого проклятого лечения.
— Ты, верно, брал в какой-нибудь другой аптеке, — заметил Брукс, — не ошибаешься ли?
— Какая ошибка! Видно, вы ошиблись пластырем. Разве я не помню, что получил от мальчика в этой лавке.
— Никто не продает здесь без меня.
Ирландец был удивлен, он осматривался кругом.
— Ну, если это не та лавка, так, по крайней мере, родная ее сестра.
— Тимофей! — закричал Брукс.
— В той лавке был тоже какой-то Тимофей, потому что я слышал, как один мальчик звал другого этим же именем. Впрочем, все равно, если пластырь содрал с меня кожу, зато вылечил. Итак, прощайте, аптекарь.
Когда ирландец ушел, мы вышли из нашего убежища, и Брукс спросил меня:
— Иафет, продавали вы пластырь ирландцу?
— Да; разве вы не помните, в прошлую субботу я вам отдал шиллинг?
— Помню; да чего он у вас спрашивал?
— Он требовал пластырь от lumbago, а я дал ему нарывной.
Я посмотрел на Тимофея и засмеялся. — Не делайте в другой раз этих штук, — сказал Брукс — Я вижу, в чем дело. Это шутки для вас, а не для него.
Брукс думал, что мы из шалости это сделали. Он читал нам очень долго мораль и грозил пожаловаться Кофагусу, если мы сделаем это впредь.
Так прошла наша гроза, сделавшая меня на будущее очень осторожным, и так как я с каждым днем приобретал более познаний в лекарствах, то и мог в скором времени сам их составлять на все требования, и менее, нежели через полтора года, я приготовлял уже все по рецептам. К концу этого времени Брукс отошел от нас; на меня были возложены все его занятия, и я старался во всем угождать Кофагусу.
