— Какой такой Павлик? — встревожился второй милиционер.
— Я ж говорю — Саранцев! — вскрикнула продавщица. — Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова… Ба, неужто забыл?
Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое — забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи…
— Еще бы не помнить, — сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.
— Он у тебя бутылку спер, — вежливо напомнил ей первый милиционер.
— Кто, Павлик? — глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. — Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.
— Вообще-то он не пьяный, — осторожно подал голос второй милиционер.
— Конечно не пьяный! — воодушевилась одноклассница. — Я ж говорю… Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев бутылку? Даже смешно. Ма-альчики!
И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он понял: отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются, похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова, маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не вспомнил…
— Ну и что? — первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой. — Что ли, отпустить мужика?
— Отпустить! — решительно и победно произнесла продавщица.
— Короче, так. Документы какие с собой есть? — столь же медленно спросил первый.
— Есть, — радостно сказал Саранцев, и, порывшись, добыл из кармана величественный, как молитвенник, паспорт. — Вот. Знаете, по чистой случайности с собой. Обычно не ношу. Талоны забирал.
Однако первый, приняв документ, не стал его даже раскрывать, а попросту сунул его в карман.
— Короче. За паспортишкой зайдешь завтра в отделение. Знаешь, где? Зайдешь в триста вторую комнату, к капитану Дорохину. Понял меня? Сейчас иди домой, тут не гужуйся. Понял меня?
— Павлик, кого из наших увидишь, привет от меня огромный! — сказала Галя Решетникова. Ее глаза сияли радостью и добродетелью.
— Передам, — тихо сказал Саранцев, когда очутился на воле, дверца за ним закрылась и «уазик» укатил прочь. — Непременно. Всем, кого увижу. Привет от Гали Решетниковой…
Саранцев брел, не разбирая дороги, отгородившись от мира, как коконом, туманной моросящей влагой, от которой он сам стал тяжелым и рыхлым, как хлебный мякиш.
Звуки плавали в мутноватой жиже суетно и бестолково, сливаясь в неразличимый, ненужный фон. Очень скоро безудержный восторг от нежданного, чудесного избавления расплылся и перерос в горькую обиду непонятно на кого, а потом в невыносимый, тянущий душу стыд. «За что? — задавал он себе глупый, выспренний вопрос. — Что я им всем сделал?» Казалось, он ненароком прогневил кого-то очень могущественного и капризного.
Когда же Саранцев решил осмотреться, дабы определить местонахождение, он обнаружил, что вновь находится на Тамариной улице и даже под стенами Тамариного дома. Оставалось лишь повернуть назад, что он и сделал. И тотчас, на углу столкнулся с веселой компанией. Впереди на несгибающихся ногах, преодолевая какое-то незримое препятствие, шагал Афанасий. Следом, воинственно сцепившись, шли Тамара и Геля. И замыкал процессию Гоша. Он-то и заметил запоздало затаившегося Саранцева.
— Паша! — закричал он нараспев. — Родимай! Живой! А ты, Том, боялась! Я ж говорю, Паша у нас в воде не горит и в дерьме не тонет.
Саранцев пытался было обойти его, но тот прочно ухватил его за плечо. На другом плече повисла Геля.
— Павел, — сказала она сурово и властно, как вдовствующая королева. — Нам с вами надо серьезно поговорить.
— Отстань, Гелька, — мрачно сказала Тамара, глядя на Саранцева исподлобья. — Ты вообще-то, Паша, куда шел, если не секрет? Уж не ко мне ли?
— Нет, — сконфузился Саранцев, — я так, случайно. Как-то уж получилось…
