- Виктор Игнатьевич! Вы зря меня стараетесь отвлечь от игры! Смотрите, какая сейчас будет красивая позиция! - я быстро продвинул ладью в тыл белому королю: - Боюсь, Вам сегодня и белый цвет фигур не поможет.
Сантипов на некоторое время задумался, перебирая в уме возможные варианты продолжения игры и, наконец, предложил:
- Согласимся на ничью.
- Сделайте ход - посмотрим.
- Тогда сдаюсь.
Он сгреб фигуры с доски на стол и начал укладывать их в коробку.
Я посмотрел на часы. Идти в палату было еще рано, а больше одной партии Сантипов не разрешал мне играть.
- Давай-ка чайку попьем да покалякаем немножко, - предложил он вдруг, закрывая коробку с шахматами: - Не возражаешь?
Я не возражал. Сантипов встал из-за стола, положил шахматы в белый аптекарский шкаф, а из шкафа вытащил два стакана и бросил в них пакетики с заваркой. Потом поднял стоящий возле стола чайник, убедился, что в нем достаточно налито воды и, включая его в розетку, полуутвердительно спросил:
- Так значит, тебя ни политика, ни философия не интересуют?
- Я от политбесед устал еще на работе.
Сантипов снова сел за стол, выдержал небольшую паузу и перешел к сути проблемы:
- С понедельника в больнице будет большое пополнение. Из твоей палаты выписываем Канорского и Вишнева. Вместо них поселим двух новеньких.
- Параноиков или шизиков? - поинтересовался я.
Сантипов поморщился:
- Не говори так о больных. Все они, в сущности, несчастные люди. А ты к тому же, и сам еще пациент нашей больницы.
- Извините, - мне действительно стало неловко за свои слова, - больше не повторится.
- Твои новые соседи, - продолжил Сантипов, - не обычные больные, отклонения психики у них незначительные, но носят политическую и религиозную направленность. В обычное время власти смотрят на таких людей сквозь пальцы (что с дурака возьмешь?), а сейчас, накануне Олимпиады, приходится принять меры по их временной изоляции от общества.
- Они что, буйные?
- Буйных я б к тебе не подселял. Просто, государство их изолирует. Олимпиада - это масса зарубежных гостей: спортсмены, болельщики, журналисты. Не все едут к нам с добрыми намерениями. Не надо забывать, что среди туристов немало таких, которые прибыли в Союз с единственной целью - собрать как можно больше негатива о нашей стране. А какой-нибудь Комаров только и ищет случая, чтобы все Советское грязью облить. Тут они и встретятся. Клейма, что он с отклонениями, у него на лбу нет, сам понимаешь...
- А Вы б поставили, - сиронизировал я.
- Тут не до шуток.
Сантипов нагнулся к кипящему чайнику, вытащил шнур из розетки и, разлив кипяток по стаканам, продолжил свой инструктаж:
- Всегда помни, что имеешь дело с больными людьми. Всякие споры с ними на политические, религиозные, философские темы - бесполезны. Больному невозможно доказать, что белое - это белое, а черное - это черное...
- Ты пробовал доказать Камотской, что она не Терешкова? - внезапно огорошил он меня как бы не относящимся к теме разговора вопросом.
- Я вообще с ней никогда не разговаривал.
-И не надо. Она забудет о Терешковой только после излечения. Насильно уверять ее в том, что она - это она и никто иной, не только бесполезно, но и вредно.
Я подвинул к себе горячий стакан с чаем, подул на воду, пошевелил в стакане ложкой:
- Вы сахар не положили.
- Ах, да. Извини.
Сантипов снова встал из-за стола, подошел к шкафу, вытащил из него сахарницу, протянул ее мне:
- Угощайся.
Я принял от него сахарницу, подсластил чай. Разговор перешел в русло обычных житейских проблем.
В тот вечер по странной логике больного человека, не учтенной главным психиатром больницы, я твердо решил в подробностях познакомиться с "ненормальным" мировоззрением своих будущих соседей.
Июнь 1980 года.
В понедельник, 2 июня, в палату привели Комарова и Валевского. Первые дни своего пребывания в больнице они держались от всех обиняком - в разговоры с больными и персоналом старались не вступать, на прогулках уединялись в дальних уголках парка. Белая бородка Комарова и сверкавшие на солнце очки Валевского почти всегда мелькали недалеко друг от друга. По интенсивности их колебаний нетрудно было догадаться - спорят между собой собеседники или ведут неспешный разговор на какую-нибудь отвлеченную, малозначащую тему. Однако, при всяком моем приближении к ним, разговоры стихали или намеренно переводились на непонятные для меня рассуждения о способах решения задачи Дирихле. Это несколько задевало мою гордость, и я, первоначально настойчиво искавший контактов с моими новыми соседями, стал демонстративно избегать всяческого общения.
