Доехав до места, Михайлов вошел в подъезд – топтун остался на улице и проверять, на который этаж отправился объект, не стал. Объект позвонил. Дверь отворил очень красивый маленький изысканный армянин, и, хотя его звали Исаак Шварц, Михайлов так и остался в этом убеждении. Положив портфельчик под стул в прихожей, он вошел в квартиру.
Дело оказалось для него необычное: его пригласили принять участие в фильме не как автора песенных текстов, что было бы понятно, а в качестве певца. Кому-то показалось, что именно этот голос способен спеть пушкинские стихи на шварцевскую музыку. И, не откладывая в долгий ящик, композитор подсел к пианино и своими изящными пальчиками тут же и наиграл эти простые мелодии. В другое время Михайлов, с его слухом, выучил бы их в секунду, но тут его томил молодой чекист, топчущийся где-то за стеной, а возможно, уже только и ждущий, когда Михайлов выйдет, чтобы подкатиться с их вечным «пройдемте». Не у Шварца же оставлять проклятые бумаги. Между тем композитор терпеливо повторял и повторял мелодию, так что Михайлов уже поневоле ее усвоил и, помычав-помурлыкав, наконец спел, стараясь с выражением:
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом, —
даже не чувствуя, насколько текст соответствует обстоятельствам:
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид… следопыт…
Старательное «выражение», видать, не вполне устроило Шварца, и он еще и еще раз просил Михайлова повторить, отчего «выражение» не улучшилось. Согласились на том, что надо бы встретиться еще раз, попробовать, созвонимся попозже – и Михайлов, как в прорубь головой, двинулся с портфелем улицу.
Топтун благодушествовал невдалеке, никакой засады не предвиделось. Из-за угла показался нужный трамвай. Михайлов, не торопясь, шел к остановке, игнорируя приближающийся вагон, как не имеющий отношения. Следопыт не спеша двигался в том же ритме, сохраняя приличный интервал. Внезапно для самого себя, Михайлов резво вскочил в захлопывающиеся дверцы и на сей раз придерживать их не стал. Топтун в растерянности кинулся было, пробежал несколько шагов. Вдруг остановился, открыл свой кейс – и стал в него что-то возбужденно кричать. Михайлову еще не доводилось встречаться с таким способом связи.
Трамвай несся вдоль бульвара, незадачливый спутник остался далеко за углом, и через несколько остановок Михайлов с легкой душой выскочил на тротуар, а там уже, знакомыми задворками, добрался до служебного входа в театр, еще раз оглянулся по сторонам, шмыгнул, прижимая портфель, к двери (на вахте его знали) и – прямо к режиссеру, к Лене Второву. Тот уже освободился для встречи и был у себя один.
Михайлов показал портфель и, понизив голос, объяснил ситуацию. Леня спокойною рукою, как будто ему принесли пьесы Островского, принял опасные папки и сунул куда-то в недра письменного стола.
Михайлов было забеспокоился, не чересчур ли легкомысленно – Леня и слушать не стал:
– Ничего с твоими папками не случится. Когда понадобится, тогда и заберешь. А вот потрепаться здесь не придется: мне надо в одно место, можешь проводить? По дороге все и обсудим.
– А ну как за мной слежка?
– Да черт с ними, даже интересно.
Михайлов положил в портфель какие-то журналы, чтобы незаметно было, что портфель похудел, и они вышли. И Леня в двух словах пояснил, куда им предстояло ехать.
У него от первого брака остался любимый сын. Разрыв же был настолько решительным, что бывшая жена захлопнула перед ним все двери, и в свиданиях с сыном ему было не то что отказано – отрезано. И вот он, как Анна Каренина, крадучись, время от времени отправляется хотя бы посмотреть на своего Олежку, а если удастся, то и поиграть с ним сколько-нибудь. Михайлов очень проникся. Ехать надо было автобусом и электричкой.
На улице Михайлов огляделся: никого. Леня добродушно пошутил:
– А был ли мальчик-то?
Михайлов разгорячился:
– Не веришь! Думаешь, я в игры играю! Революционер, мол, хренов!
Леня замахал руками:
– Да ради бога! Я просто подумал: а был ли мальчик-то, и все!
И тогда Михайлов злорадно и даже торжественно воскликнул:
– Вон они!
Неподалеку в самом деле обозначился его давешний преследователь и при нем миловидная девица. Оба старательно смотрели друг на друга, добросовестно разговаривая. Леня глянул:
