— За что тебя турнули?
— Да ни за что… Просто так.
Собеседник обычно многозначительно хмыкает: «Просто так не бывает». Одни считают, что со мной расправились за речь на пленуме, другие — за то, что в газете подверглись критике некоторые руководящие деятели областного масштаба. Зарвался редактор — вот его и осадили. Что меня осадили — беда невелика. Хуже, что редакция страдает. Так уж получилось, против моей воли, — себе-то я могу признаться, — что коллектив разбился на две группы. Большинство сотрудников, тех, что начинали делать газету, не принимают Крутковского. К нему, пожалуй, ближе других лишь Задорожный да Рындин. Его восстановил на работе новый редактор. Со мной Рындин теперь не разговаривает.
Групповщина погубит редакцию, разъест ее словно ржавчина. Надо искать путей сближения с Крутковским. И делать это, очевидно, следует мне. Ведь его знания, работоспособность могут пригодиться газете. Не к чему нам вести дворцовую борьбу за трон.
2
Крутковский словно прочитал мои мысли, и сам пошел на сближение. Сегодня он заглянул ко мне в кабинет и, попытавшись выжать на лице подобие улыбки, сказал:
— Сопите, обиделись? Напрасно. Нам с вами надо работать согласованно, поддерживать друг друга. Зачем вы влезли в мой спор с Соколовым?
— Простите, Иван Кузьмич, но спора не было. Вспыхнула самая настоящая кухонная свара.
— Да, — согласился Крутковский, — Соколов вел себя по-хамски, он ни в грош не ценит авторитет редактора.
— Криком авторитет свой не утвердишь, Иван Кузьмич. — Убедившись, что Крутковский слушает меня, я продолжал более уверенно: — Редакция — коллектив творческий. Вне зависимости от должности мы дополняем друг друга. Значит, нам надо с большим уважением относиться к сотрудникам. Иначе не создать творческую обстановку в редакции.
— Поймите, Павел Петрович, наш человек любит чувствовать власть. Он тогда будет дисциплинирован, когда знает, что у начальника решительный характер.
— Отсюда и стремление к диктатуре в редакции?
— Попробуйте приблизить свою точку зрения к моей. Сразу станет легче. Я к этому выводу не вдруг пришел. Жизнь научила правильно мыслить и действовать.
Беседа ни к чему не привела. Мы по-разному понимаем, каким должен быть стиль работы редакции.
3
Перед глазами появляется призрак Виктора Антоновича. Он барабанит пальцами по письменному столу. Это видение меня часто навещает. Неужели смерть Урюпина произвела на меня такое впечатление? Все-таки он подло поступил по отношению к своей жене, да и в редакции вел себя недостойно.
Интересно, сработался бы Урюпин с Крутковским? Сцены, подобные той, что произошла между редактором и секретарем, у нас теперь разыгрываются ежедневно. У всего коллектива несколько часов уходит на выслушивание руководящей ругани, а еще несколько — на переживания. Когда же серьезно над материалами работать?
Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что переоценил свои силы, когда решил остаться в Принеманске. Надо было принять предложение Сергея Борисовича. В «Красном знамени» Крутковские не приживаются.
Телефонный звонок прерывает невеселые мысли. В трубке Тамарин голос:
— Скоро приедешь?
— Тебе что, плохо? Надо в больницу?
— Нет, схватки еще не начались.
— В случае чего — звони.
Тамара долго молчит, потом выпаливает в трубку:
— Сегодня вызывал секретарь обкома и предложил уйти из редакции.
— Как уйти? Почему уйти? Ведь ты в декретном отпуске.
— Почему ты на меня кричишь? — обижается Тамара. — Я ему об этом тоже сказала. Но он говорит, что вопрос следует решать именно сейчас. Есть вакансия корреспондента Всесоюзного радио по Западной области.
— Сейчас ты не можешь ехать в Москву. Я тебя не отпущу в таком положении.
— Он сказал, что сейчас надо только оформить документы.
— Подумаем.
— По-моему, за нас уже решили. Крутковскому и тебя одного достаточно.
— Возможно.
Вот, оказывается, что прикрывает редактор своей вымученной улыбкой. В десятый раз принимаюсь читать один и тот же абзац в статье Задорожного о совхозе имени Дзержинского.
«За время гитлеровского хозяйничанья в совхозе земля одичала. Ее плодородие крайне снизилось. 230 гектаров земли хорошего качества оккупанты превратили в пустырь, поросший бурьяном и чертополохом».
