Слишком кратковременным оказалось моё пребывание там, где я надеялась провести весь свой лагерный срок!..
Но и в этом коротком промежутке времени было так много счастливых мгновений, запомнившихся на всю жизнь и не ставших тусклее оттого, что были пережиты они в лагерном театре и в заключении, что время это вспоминается и сейчас как подарок судьбы. Это время было, как последний прощальный луч солнца перед тёмной ночью, перед тем, что было лагерями на самом деле.
Я ещё не получила никакой роли, и всё же сразу не только вошла — с головой окунулась — в ту, особую театральную атмосферу, которой живёт и дышит каждый театр.
…Все текущие театральные новости в нашем театре обычно узнавались по утрам, во время завтрака. Завтракали мы в мужском общежитии при театре. Там была наша «театральная кухня», и туда выписывался наш лагерный паёк. Обеденные столы — длинные доски на козлах — стояли прямо в коридоре, и утренняя актёрская жизнь начиналась у нас на глазах.
…Вот из одной двери выплывает молодой актёр Миша Н., уже потерявший надежду когда-нибудь продвинуться с третьих ролей, но глубоко верящий в силу покровительства преуспевших. Он в шёлковой пижаме, некогда блиставшей нежной голубизной, а ныне грязновато-серой; изящно виляя задом, он несётся в кухню с кастрюлечкой какого-то варева домашне-посылочного происхождения. Он спешит приготовить завтрак для своего «шефа» — артиста Ю., который с оттенком лёгкого пренебрежения, но всё же благосклонно принимает Мишины знаки беспредельной преданности.
С полотенцем на плече, рассматривая себя на ходу в карманное зеркальце и ощупывая подбородок — стоит бриться или нет? — грузно шагает наш первый тенор Л., и звучно выводит: — Мииии — ааааа — маааа — маааа — пуууу — паааа…
Звучит! Сегодня он в голосе. А из-за дальнего поворота коридора, совсем как из-за кулис, доносится:
— Кто идёт?.. Кто идёт?.. — Драгун из Алкала…
Это его соперник и смертельный враг — второй тенор, дублёр дона Хосе в Кармен. «Мальчишка», воспитанник Алексея Алексеевича, от презрения и лютой ненависти к которому чуть не лопается столичный маэстро, но… прекрасный голос, тонкая юношеская фигура и темперамент — всё на стороне молодого дебютанта. Стареющему маэстро с отличной школой только приходится скрежетать зубами да чертыхаться, «обкладывая» вся и всех в тесной компании «заслуженных».
Под руку с сухопарым «Падрэ», наголо выбритым, с римским профилем, словно высеченным из жёлтого мрамора, появляется молодой баритон Т., сын известного, и даже знаменитого в свое время, баритона Ленинградского Мариинского оперного. Он что-то сгоряча доказывает безмолвствующему «Падрэ», а из двери комнаты вылетает пара скомканных брюк, разметнувшись ласточкой над их головами, и чья-то свирепая физиономия, высунувшись в щель, орёт: — Ты, Коварство и любовь, мать твою за ногу! Получай свои серопердриковые! Опять на мою койку бросил, гад! Погоди, я тебя достану!
Миша Г. уже приготовил свое варево, и ловко придерживая свою кастрюлечку тряпкой, летит по коридору в комнату «шефа»: — Пардон… Пардон… — лавирует он между столами, скамьями и людьми.
А навстречу, дирижируя себе двумя пальцами, кругленький и улыбающийся, краснощекий и хорошенький, как вербный херувимчик, совсем ещё мальчик — не успел ещё даже закончить девятый класс в школе — Петя П. — горланит на весь коридор:
«Солнце, воздух, онанизм
Укрепляют организм!»
В кухне уже начинается баталия вокруг плиты, где каждый хочет изготовить что-то «своё» и непременно выпихнуть сковороду соседа. Все прочие шумы перекрывает страстный грудной голос Сонечки Т. — нашей прелестной, молодой «Кармен» — она всего лишь с третьего курса Консерватории…
— Боже мой!.. Опять этот рыбий жир!.. Я этого не перенесу!
Действительно, интенсивный аромат рыбьего жира густой волной выползает из кухонного окна, откуда выдают «казённую» кашу, и распространяется по всему помещению…
…В театре шла подготовка к премьере «Пиковой дамы». Мы с Лидией Михайловной Скаловской целыми днями ползали по полу, пришивая черный тюлевый силуэт Медного Всадника на марлевую занавесь. Таков был замысел нашего театрального художника, Вани В. — всю увертюру дать при едва подсвеченном рампой, призрачном, туманном занавесе с Медным Всадником — олицетворением Санкт-Петербурга, с чуть просвечивающими сквозь туман очертаниями решётки Летнего сада…
