День-два это веселило и занимало моих уркачек — они с хохотом валились на спины, болтали в воздухе ногами, и весело матерились. Но вскоре всё это надоело. Да и мартовское солнышко было ещё слишком беспомощно, чтобы подсушить намокшие наши телогрейки, а костра тут на реке развести было не из чего.
В конце концов, несмотря на понукания десятников, работа так и не начиналась. А «рабочие», чтобы не замерзать, бегали вокруг полыньи, или затевали легкие потасовки. В конце концов, видя бесполезность траты времени и десятниками, и конвоирами, нас «охранявшими», «на лёд» нас водить перестали.
Изредка «выгоняли» на погрузку какого-то кирпича, привезённого неизвестно зачем и брошенного у железной дороги. Там мы его грузили на платформы…
Никого это не вдохновляло, и все двигались как сонные мухи… Если бы не первое, едва ещё заметное дыхание весны — то и вовсе бы перестали двигаться!.. Но оно всё же ощущалось — солнышко становилось ярче; с карнизов барачных крыш застучала первая капель и, наконец, повисли первые сосульки, сверкающие бриллиантовой радугой…
…Не знаю, чем бы всё это кончилось и как бы я избавилась от «общих работ» в обществе урок, которое в больших дозах переносить всё же было трудно, несмотря на их доброжелательность ко мне, но тут снова вмешались «неисповедимые» пути НКВД, и в один прекрасный день меня вызвали на этап.
Куда отправляется этап — было неизвестно. «Параши» ходили самые противоречивые — от Колымы до Караганды!.. Но так как в числе предполагаемых лагерей называли и Онежское озеро с Медвежкой — сердце у меня ёкало — неужели опять моя «родная пересылочка»?! — и вдруг увижу старых друзей?..
В связи с чем этап — тоже было неизвестно. Отправляли ещё несколько человек из «58-й» — всех с такими же «страшными» пунктами, как у меня, но в основном, этап состоял из бытовичек, а заодно и уркаганок, от которых всегда в лагерях были рады избавиться при малейшей возможности.
Но — почему этап?.. И довольно-таки большой?.. Кто его знает…
Как ни трудно жилось на «Швейпроме», уезжать никто не хотел. Привыкли, обжились; у многих были и крепкие привязанности, и дружба, и любовь. У меня тоже оставались и тётя Оля, и Лайма Яновна, и другие друзья по театру, и трогательная своей инфантильностью Гелена Квятковская с её великолепной игрой… Но больше всего меня огорчало, что отнимут письма Фёдора Васильевича — кто знает, сколько времени пройдет, пока он узнает мой новый адрес, и пока я сама его узнаю!..
Самого же «Швейпрома», в котором уже не было Фёдора Васильевича, мне было не жаль. И, кроме того, это, наконец, избавляло меня от общих работ, от злопамятного Дудара.
Так и окончился для меня «Швейпром» — три года сравнительно благополучной лагерной жизни.
Это было в начале весны 1941-го года.
