Например, если ребенок, чья мать умерла во время родов, ограничивает свою жизнь или совершает самоубийство, тогда жертва матери оказывается напрасной, и мать словно делается ответственной еще и за несчастье ребенка.
Но если ребенок говорит: «Дорогая мама, если уж случилось так, что, давая жизнь мне, ты потеряла свою, это не должно быть напрасным, я что-нибудь из этого сделаю, в память о тебе», тогда давление роковой вины превращается в двигатель жизни, в которой возможны такие свершения, на которые у других не нашлось бы сил. Тогда жертва матери оказывает благотворное действие после ее смерти. Это примиряет и приносит успокоение.
Здесь все участники ситуации тоже находятся под давлением потребности в уравновешивании. Ибо получивший что-то от судьбы стремится в свою очередь вернуть нечто равноценное, а если он не может этого сделать, тогда он хочет по крайней мере от чего-то равноценного отказаться. Но привычные пути в данном случае ведут в пустоту, ибо судьбу не заботят ни наши притязания, ни наше возмещение, ни наше искупление.
Смирение
Собственная невиновность — вот то, что делает столь трудно выносимой роковую вину. Если бы я был виноват и потому наказан или же невиновен и потому спасен, тогда я был
бы вправе предположить, что судьба подчинена некоему моральному порядку и правилу, и с помощью вины или невиновности мог бы оказывать на нее влияние и управлять ею. Если же я, независимо от того, виновен я или невиновен, оказываюсь спасен, в то время как другие, не важно, виновные или невиновные, погибают, значит, я во всех отношениях отдан на произвол этих сил и неизбежно оказываюсь лицом к лицу с роковым бессилием моей вины и невиновности.
В таком случае единственный выход для меня — просто подчиниться, покорно включиться в некий могущественный контекст, на счастье ли мое или на несчастье. Позицию, лежащую в основе такого поведения, я называю смирением. Оно позволяет мне принимать мою жизнь и мое счастье столько, сколько они продлятся, независимо от цены, которую платят за это другие. Когда приходит мой черед, смирение велит мне сказать «да» собственной смерти и тяжелой судьбе, что бы там ни было с моей виной и невиновностью.
Это смирение заставляет меня серьезно относиться к тому, что не я распоряжаюсь судьбой, а судьба мной. Что это она меня принимает, несет и дает упасть по законам, тайну которых я не могу и не вправе раскрывать. Такое смирение — соразмерный ответ роковой вине и невиновности. Оно делает меня равным жертвам и равноправным с ними. Оно позволяет мне чтить их не путем отбрасывания или ограничения того, что я получил за их счет, а именно тем, что, несмотря на высокую цену, я с благодарностью это принимаю, а потом передаю что-то из полученного дальше, другим.
Сегодня я говорил в первую очередь о вине и невиновности в контексте «давать» и «брать». Но у вины и невиновности много разных лиц, и действуют они многими разными способами. Ведь человеческие отношения — это взаимодействие и смена различных потребностей и порядков, которые тоже стремятся добиться своего при помощи разных воз-
42
можностей переживания вины и невиновности. Эти возможности переживания вины и невиновности я разберу, когда буду говорить о границах совести и порядках любви. Но кое-что еще я об этом скажу.
Порядок и полнота
Порядок — способ, позволяющий различному
взаимодействовать.
Поэтому ему присущи многообразие и полнота.
Он в обмене постоянном, он единит разрозненное и к общему свершенью собирает. Поэтому ему присуще движение.
Он преходящее заковывает в форму, которая ему дальнейшее существованье обещает. Поэтому ему присуща продолжительность.
Но, как и дерево, что прежде, чем упасть, плод породит, который его переживет, так и порядок со временем проходит. Поэтому ему присущи обновление и перемены.
Порядки, что живут,
колеблются и расцветают.
Томлением и страхом нас
повиноваться заставляют и действовать.
Определяя границы, они же дают нам и пространство.
Они за гранью того, что нас разъединяет.
ИСТОРИИ,
НАД КОТОРЫМИ
СТОИТ ПОДУМАТЬ
Истории могут сказать нам то, что иначе высказано быть не может. Ибо то, что они показывают, они же умеют и затемнить, и о содержащейся в них истине догадываешься так же, как о лице женщины под вуалью.
