Я не помню своих первых лет в Швейцарии, так как уже в 1925 году родители поселились во Франции, в Ножан-сюр-Марн. Отец должен был создать здесь фабрику Балли, перед тем как отбыть с той же целью в Англию, а затем в Соединенные Штаты, для международного развития фирмы, но не успел. Он умер зимой 1926 года. Отказали надпочечные железы, болезнь, которую в наше время легко и быстро вылечивают. В то время врачи только беспомощно наблюдали, как он сгорел за две недели. Образ отца остался расплывчатым.
Лучше всего я помню, как, незадолго до смерти отца, нас с братом отвезли к дедушке с бабушкой. Мы вернулись домой, только чтобы поцеловать его на прощанье. Позже я видела его фотографии, но от этой последней встречи я не сохранила даже четкого воспоминания о его лице. Гораздо позднее, с остротой, усилившейся во время войны, я осознала, что я от него унаследовала: открытость к другим людям и внешнему миру и твердую веру, ставшую плодом его обращения.
Мне не было четырех лет, когда я лишилась отца. Это был первый перелом в моей жизни. Став вдовой после всего шести лет брака, мама вернулась к родителям. Они жили тогда в доме 41 по рю де Мартир; это был большой многоквартирный дом в форме буквы U, охватывавший с двух сторон большой сквер, в который выходил окнами детский сад, располагавшийся на первом этаже дома.
В квартире на пятом этаже жили тогда мои дедушка с бабушкой Руньоны, мама, ее незамужняя старшая сестра Маргарита, которую мы звали «крестная», и два ее младших брата — Фернан и Шарль.
В 1928 году бабушка сломала шейку бедра и больше не могла подниматься на пятый этаж, так как в доме не было лифта. Мы переехали с рю де Мартир в Сен-Жермен-ан-Ле, где я живу с тех пор.
Мы занимали весь первый этаж большого здания на авеню де ла Републик, которым владели наши друзья из Пуату. Этот особняк, отель Фюрстенберг, построенный в классическом стиле и чрезвычайно элегантный, во времена Людовика XIV был английским посольством. Я жила в нем больше пятидесяти лет, вплоть до смерти мамы в 1981 году; затем я переехала на улицу Эннемон, где я когда-то училась в начальной школе.
Мой дед, Поль Руньон, был профессором парижской консерватории. Ради соблюдения исторической точности, а не из семейной гордости, я должна напомнить, что он был одним из самых значительных и самых уважаемых музыкальных педагогов своего времени. Он был известен во всем мире, и занятий с ним добивались лучшие пианисты. В Консерватории он преподавал сольфеджио. После тридцати лет преподавания на Рю де Ром, с 1891 по 1921 год, он вышел на пенсию, но преподавать не перестал. В течение оставшихся ему пятнадцати лет жизни он продолжал принимать новых учеников и помогать тем, кого учил прежде.
Он был также и композитором, и от него осталось множество произведений, написанных в основном в начале XX века. После моего рождения и в особенности после того, как мы к ним присоединились на рю де Мартир, он работал у себя. В доме царила музыка, все в нем подчинялась требованию качества и красоты. Музыка была воздухом, которым мы дышали. С первого дня она стала для меня близкой подругой. Она не была дополнительным занятием, придатком к жизни, как у большинства людей, включая и меломанов. Она была самой жизнью. Освоить ноты мне было не труднее, чем буквы. Грамматика была предметом для изучения, сольфеджио — очевидностью. Так же как французский и немецкий языки, а может быть, и больше, музыка была моим родным языком.
Моя незамужняя тетя, «крестная», преподавала фортепиано. Мама играла на скрипке. Они много музицировали вдвоем. Мой брат Франсис учился играть на скрипке. Я с самых ранних детских лет сидела за пианино. Мне рассказывали, что мои руки сами легли на клавиши. Я мгновенно выучила ноты. В общем, у меня был дар. Я говорю без ложной скромности, но и без гордости или высокомерия. Я научилась играть на фортепиано, почти не заметив этого…
Маленькой девочкой я уже знала, что меня ждет: я буду пианисткой, музыка станет моей жизнью. К семи годам я уже была твердо уверена в этом. Я проводила за пианино много часов в день. Каждый вечер я играла по полчаса дуэтом с моим братом Франсисом, он играл на скрипке. И сам дедушка проводил по двадцать-тридцать минут, работая со мной.
