Иван виновато вздохнул и отвел глаза.
Предложить Серафиме учиться играть на арфе было все равно, что предложить царице Елене брать уроки кулачного боя.
Но что он мог поделать?
Когда ты выходишь замуж за царевича, ты становишься царевной, даже если тебе этого не хочется. Уж это-то должна была понимать даже Серафима.
Тем более, Серафима.
Единственная дочь царя Лесогорья Евстигнея.
Двадцать братьев не в счет.
— Ну, может, тебе для развлечения какую-нибудь зверюшку завести?.. Хомячка там, или собачку?.. — неосторожно пришла в голову царевича свежая мысль.
— Волкодава? — оживилась Серафима. — Или овчарку? А лучше двух!..
Иван быстро дал задний ход:
— Нет-нет!.. Одну! И левретку!.. Или болонку. Или мопса… Или вообще…
— Мопса!!! — Серафима умудрилась вложить в название этой породы всю силу своего негодования и презрения. — Мопса!!!.. Черепашку еще предложи!!!.. На веревочке!!!..
Царевич поежился, ибо именно черепашка и не успела сорваться с его языка.
— А п-почему — "на веревочке"?
— Чтоб не убежала!!!.. Послушай, Иванушка. Почему мы не можем съездить в гости к Ярославне? Или в Вондерланд? Или просто на недельку поохотиться в лес?
— Но десять дней назад мы же выезжали на охоту! — ухватился Иван за безопасную тему.
— Выезжали! — снова уперла руки в бока и стала похожа на маленькую, разгневанную букву "Ф" Серафима. — Если не принимать во внимание, что охотились вы, а мне с боярышнями пришлось все это время просидеть в шатре на платочках, чтобы не обгореть на пялящем сентябрьском солнце и не запачкать платье об траву, то конечно, выезжали!
— Да съездим мы еще обязательно, — примирительно приобнял ее за плечи царевич. — Обязательно съездим — и к бабушке твоей, и к Кевину Франку с Валькирией. Или даже слетаем — Масдай вон у нас, наверное, совсем запылился. Но потом. Попозже. Потерпи еще немножко, хорошо? У меня сейчас неотложные дела… Надо закончить летописи… Хроники… Инвентаризацию… Поэтому погуляй еще немножко в саду с девушками и царицей, хорошо?
— Твоя хроническая инвентаризация тебе скоро сниться начнет, — скорее по инерции, чем от обиды пробурчала царевна, вздохнула, и, чмокнув на прощание в нос своего коня, пошла к выходу.
Иванушка поплелся за ней, чувствуя, что упал в глазах своей жены ниже погреба, но не зная, как это можно исправить, не говоря ей, что из-за неспокойствия на южных границах возвращение Василия и Дмитрия все откладывается, и что, может, придется еще снаряжать дружину им в помощь. Он опасался — и весьма справедливо — что Серафима тут же пожелает если не возглавить это войско, то записаться в него добровольцем-разведчиком.
А самое несправедливое, понимал он, будет то, что если лучшего командира, хоть и не сразу, найти еще будет можно, то лучшего разведчика — нет.
После обеда хмурую и недовольную всем на свете Серафиму все же удалось вытолкать на прогулку в сад. Компанию ей составила молодая царица Елена — жена его старшего брата Василия, царица Ефросинья — мать Иванушки и боярыня Конева-Тыгыдычная с тремя краснощекими веселыми дочками.
Ничего личного против кого-либо из сопровождавших ее благородных дам Серафима не имела, но испорченное с утра настроение давало о себе знать, и с первых же шагов она бессознательно оторвалась от них и ушла далеко вперед, чтобы побродить среди облетающих яблонь и вишен в одиночестве, невесело размышляя о своей тяжелой судьбе.
Что бы ни говорил Иванушка, на что бы ни намекала Елена Прекрасная и чтобы ни советовала старая царица, разговоры о прошлых и будущих пирах и балах, ценах на золотое шитье и количестве вытачек в реглане наводили на Серафиму тоску всех самых угрюмых оттенков зеленого.
Разговоры о преимуществах шатт-аль-шейхсткой стали перед дар-эс-салямской, или о семи способах безопасного падения с коня на скаку вгоняли в озадаченный ступор их.
Беседовать о погоде больше одной минуты у нее еще ни разу не получалось.
И даже молчание у женщин было общим, а она чувствовала, что и молчит-то она на каком-то другом языке, или не о том, или не так…
Поэтому просто тихонько пройтись по желтому осеннему саду, если уж настоящим царевнам это было время от времени делать просто необходимо, представлялось наименьшим злом во всей этой нелегкой ситуации.
