Позже мы все ломали головы: верил ли сам Крот в то, что говорил в тот знаменательный день? И повторял потом не один раз. Вплоть до того, когда разворот печальнейших событий не оставил гномам места ни для каких иллюзий.
Или Крот лишь пытался подогреть решимость остальных?
Гномы загалдели, едва дав Кроту закончить. Самым непримиримым оказался Красавчик. Он, жестикулируя и кипя, говорил, что никогда еще они, подпольные гномы, не шли ни на какие компромиссы с верхним миром, полным моральных соблазнов. "Вы же знаете, какие там поют песни! - восклицал Красавчик.- И появись мы на свет с такой вот соглашательской программой, они в лучшем случае заставят нас петь, как все..." Красавчик так и выразился - соглашательской, откуда-то с университетских семинаров по славной истории верхнего мира залетело к нему, должно быть, это словцо.
- А в худшем? - спросил Прусак невинно.
И тут все пятеро немного помолчали и поправили колпачки. О худшем нам тогда не хотелось думать.
- Худшего не будет,- заявил Крот,- они ждут от нас как раз такого шага навстречу. Да, на известный компромисс мы вынуждены будем пойти. Но - и это моя основная идея - мы и не будем просить петь на площадях и стадионах. Мы попросим для себя лишь скромную площадку - так и назовем ее: Площадка Гномов. В конце концов они тоже любят нашу Белоснежку. И знают, как верно мы ей служим.
- Положим, у них одна Белоснежка, у нас другая,- заметил Плешивый, чеша в бороде.
Но слово за слово - и все пятеро достигли согласия. Тактика Крота была принята за основу реализации Плана. Оставалось лишь привлечь двух остальных участников, за которых волноваться не приходилось. Сговорились: Раввина берет на себя Плешивый, Красавчик оповещает Придурка.
Раввин был очень крупный гном. И борода у него была крупная, черная, с проседью. Он говорил, что она отросла, когда ему сравнялось три года, а уже к семи в ней появились серебряные нити. Раввином его звали за то, что писал он свои песни на манер псалмов. Причем были у него весьма причудливые произведения, которых никто из гномов толком не понимал. Скажем, такое:
Вечерняя молитва Ложкомоя
Ты слышишь, слышишь меня,
Ложкомой мой правды моей,
Дал мне силы домыть,
Так помилуй.
Понимать никто не понимал, никто не ведал даже, кто такой Ложкомой, но чудилось в песнях Раввина нечто значительное, крупное, как он сам. Легкомысленный Красавчик, правда, во хмелю задорно утверждал, что Раввин самый обыкновенный графоман, и тогда Плешивый сердился и ворчал, что не нам судить ближнего своего, что и без нас судей там, наверху, найдется, хоть отбавляй.
Как и Прусак, Раввин водки тоже не пил. И тоже - по здоровью, у него была язва. Зато он всегда носил с собой бутылку кефира и пакет чищеных грецких орехов. Раввин очень-очень любил всяческих белоснежек, как правило, из своего же НИИ, где служил младшим научным сотрудником, хоть и имел степень кандидата химических наук,- гномы вообще, как известно, очень сноровисты по дамской части. Раввин беспрестанно жевал орехи - для повышения потенции. При всем том это был прекрасный и нежный семьянин, отличный муж, заботливый отец и внимательный сын. Семья из четырех человек - Раввин, его хрупкая жена с несколько трагическим взглядом терпеливой козы, прыщавый сын-школьник и больная теща - занимала вполне приличную по тем временам кооперативную пещеру, всю пропахшую особым настоявшимся домашним духом: это были запахи лекарств, застарелых болезней, лежалого белья и старенькой мебели, которую протирали уксусом.
Здесь была и еще одна особенность - тут и там стояли ветхие, ободранные чемоданы, баулы, тюки, а между ними связанные в пачки книги по электрохимии, справочники по электротехнике и англо-русские словари. Все это увидел Плешивый, едва переступив порог жилища Раввина, и его слегка замутило с непривычки.
С Раввином была связана какая-то смутная история: однажды он решился было покинуть подземный мир да и вообще саму нашу страну, но, кажется, передумал. Он говорил, что однажды ночью проснулся в испуге и понял, что если там, наверху, его песни никому не нужны, то и за океаном вряд ли кто-нибудь будет их слушать.
