— Это ваша спальня, — проговорил Филипп. — До тех пор, по крайней мере, пока вы не выберете себе другую.
— Нет, Филипп, — она ответила быстро, не раздумывая. — Я не стану ничего менять. Эта комната мне нравится.
— Тем лучше, — он уже спускался обратно.
* * * *
Старая женщина с круглым добродушным лицом осторожно внесла в комнату небольшой таз с теплой водой. Поставила его на табурет.
— Позвольте, госпожа, я помогу вам умыться, — старческий, дребезжащий голос был ласков.
Клементине эта женщина была приятна. Но от помощи она отказалась. Ей хотелось самой, медленно, погружаясь в самое себя, слившись с ритмом своего сердца, прочувствовать и осознать это удивительное ощущение освобождения, которое ей всегда давала вода.
Клементина с наслаждением, будто совершала какой-то древний ритуал, окунула руки в теплую воду. Она водила по рукам и лицу маленьким кусочком душистого мыла, которое подала ей старуха. И чувствовала, как уходит прочь тревога.
Все будет хорошо.
Она хочет, чтобы все было хорошо. Значит, так и будет.
Клементина зажмурилась от удовольствия, в последний раз плеснула на лицо водой и протянула руки за салфеткой.
— Простите, я не запомнила вашего имени…
Она к своему стыду должна была признать, что не могла теперь вспомнить ни одного имени. Хотя всего несколько часов назад управляющий представил ей всех находящихся в доме.
— Меня зовут Пюльшери, — ответила старуха. — Я нянчила вашего мужа с тех пор, как ему минул годик. Старая няня умерла, и меня взяли вместо нее. Ох, и шалун был ваш муж, Господь меня простит за такие слова.
— Господь простит, нянюшка! А вот как быть со мной? — прогремел с порога Филипп.
Старуха вздрогнула, перекрестилась, махнула рукой:
— Ох… Ты напугал меня, сынок.
— Иди, няня, иди. Мне надо поговорить с женой.
Он поднял с табурета таз, подал его нянюшке.
— Ступай.
Сам уселся на табурет. Дождался пока старуха вышла из комнаты, — каждый шаг давался ей с трудом, — и продолжил:
— Завтра вам следует в первую очередь озаботиться выбором горничной. Пюльшери не в состоянии будет прислуживать вам. Но я просил бы не изгонять из дома тех слуг, что сейчас здесь живут. Даже если их помощь не покажется вам достаточной. Набирайте новых слуг — столько, сколько вам нужно. Но эти должны остаться при доме. Во всяком случае, до тех пор, пока вы не обсудите возникшие проблемы со мной.
— Я не собираюсь никого выгонять, Филипп…
Она едва успела закончить фразу, как муж продолжил:
— Вот и хорошо. Завтра я уеду, поэтому теперь нам надо обсудить некоторые вопросы. Другого времени не будет.
Он жестом пригласил жену присесть. Она опустилась в стоящее у стены кресло, сложила руки на коленях. Изо всех сил она старалась быть паинькой.
— Филипп, может быть, вы могли бы хотя бы задержаться ненадолго? — тихо попросила.
— Меня ждет служба, мадам. И оставим этот разговор, — он прервал ее холодно.
Мгновение, другое смотрел на Клементину.
Она по-прежнему сидела прямо, со сложенными на коленях руками, теперь еще и опустив глаза долу. Ее длинные ресницы отбрасывали легкие тени на скулы. Губы мягкие, расслабленные, были слегка приоткрыты.
Что-то дрогнуло в его душе от этой идиллической картины.
Перевел взгляд на открытое окно, через которое в комнату из сада доносился острый аромат свежескошенной травы. Удивился: как это случилось, что он, который еще только год назад приходил в восторг от ее неуемной энергии и столь удивительной для женщины стойкости, теперь все то же терпит с огромным трудом? Отчего то, что так восхищало его на землях Квебека, так раздражает его здесь, во Франции?
Вздохнул.
— Клементина, у меня есть ряд пожеланий. И я прошу отнестись к ним со всем вниманием. Одно из них я уже изложил — оно касается слуг.
Дождался, пока жена кивнет в знак согласия.
— Второе. Я просил бы вас не покидать пределов замка без необходимости. Отнеситесь к этому пункту со всей серьезностью. В провинции неспокойно. Если волнения усилятся, вам будет угрожать опасность.
— И, наконец, третье. И самое важное. — Филипп отделял паузами каждый пункт, а Клементина с гордостью отмечала, что служба, теперь отнимающая у нее мужа, наложила на него тот самый непередаваемый отпечаток властности, который так нравился ей.
