Она снисходительно промолчала.
Когда спросила о муже, баронет легкомысленно воскликнул:
— О! С вашим супругом, графиня, все в порядке. Граф необычайно близок к его величеству и окружен сонмом красавиц.
Сказав, поперхнулся.
Клементина улыбнулась слабо:
— Быть одновременно привлекательным и галантным — необычайно трудно, не правда ли, сударь? Вечно рискуешь прослыть либо неразборчивым в удовольствиях, либо невежей. А ведь лучшего меж этих двух обвинений не существует.
Он с восхищением посмотрел на молодую женщину.
Потом, вернувшись к отцу, с горячностью рассказывал тому о своем знакомстве.
— Я не понимаю, как может такая женщина жить так далеко от двора. Она была бы жемчужиной его, лучшим из украшений. Если бы не печаль в ее глазах…
Клементина же вынесла из этого разговора только одно: ее супруг вполне мог не так уж сильно спешить, раз спустя столько времени после отъезда из замка Грасьен он по-прежнему находился при дворе. Впрочем, она не могла не признать, что в глубине души и без этого была уверена, что Филиппу просто очень хотелось поскорее уехать. И наивные словоизлияния юного баронета ей ничего нового не открыли.
* * * *
Острая боль со временем притупилась, оставив в душе выжженное, пустое пространство. То, что раньше казалось важным, чуть ли не самым главным, теперь едва вспоминалось.
Ей было очень комфортно в своем одиночестве. Но упрек Перье занозой сидел в ее сердце.
Она чувствовала: вот-вот произойдет нечто, что переменит ее жизнь, заставит ее снова взять на себя управление домом.
Когда в один из седых, пасмурных дней в комнату вбежала Тереза и что-то испуганно затараторила, Клементина подумала: "Ну, вот, началось!"
Что именно началось — она еще не знала. Но понимала, что вот с этой самой минуты ей больше не удастся прятаться в комнате.
— Что случилось? Говори внятно, — сурово прервала она служанку.
— Госпожа! Мария, — из той деревушки, что у самой реки, — пришла, плачет, говорит, что не уйдет, не повидавшись с вами.
— Хорошо. Я сейчас спущусь.
Тяжело встала, медленно, словно к ногам ее были привязаны гири, сделала несколько первых шагов. Вышла, остановилась на несколько мгновений на лестнице, рассматривая сверху гостью.
Немолодая женщина робко переминалась с ноги на ногу у самого порога. Клементина никогда ее прежде не видела. Но это не имело значения. Она не всех еще знала, но хозяйкой все равно была для всех них.
Мать говорила ей:
— Быть госпожой нелегко. Из раза в раз тебе придется откладывать в сторону свои заботы, чтобы взвалить на свои плечи заботы своих вилланов. Это необходимо, если ты хочешь, чтобы тебя уважали. И если однажды ты рассчитываешь получить их поддержку.
Могла ли мама представить себе, что именно придется отложить ее дочери в сторону, чтобы оказаться в состоянии выслушать чужую ей женщину?
Она спустилась вниз, подошла к гостье, остановилась молча рядом.
— Госпожа, — всхлипнула Мари и упала перед Клементиной на колени. — Госпожа! Беда! Уже два дня за рекой клубится дым. Вчера там сгорела церковь. Муж мой вернулся оттуда, говорит, плохо дело. Войска идут, королевские солдаты. Они жгут дома, выгоняют людей в леса. Что нам делать, госпожа?
Женщина снова заплакала.
А Клементина стояла безмолвно, глядя перед собой. Пыталась собраться, понять, что теперь говорить и что делать.
— Почему вы спрашиваете меня об этом? — наконец, заговорила. — Разве король — враг нам? Отчего вы боитесь солдат? Они идут, чтобы уничтожить преступника. Разве среди нас есть тот, кого они ищут?
Клементина с ужасом увидела направленный на нее взгляд.
Воскликнула:
— Не говорите мне ничего! Я не желаю знать!
Отвернулась, до хруста стиснула пальцы. Она не может… Не хочет…
Краска стыда залила ее лицо. Когда она была трусихой? Раньше — никогда!
Снова обернулась, положила руку на плечо плачущей женщины.
— Поднимитесь, Мария. Встаньте. Говорите, я слушаю.
— Госпожа! Одижо был здесь. Он разговаривал с крестьянами. Он хороший человек.
— Одижо — преступник! — отрезала Клементина.
В одно мгновение вернулось то, что она так хотела забыть. Захолонуло сердце, все поплыло перед глазами.
