Низовкин, собиравший людей на сходку, объявил, что рассуждать будут сегодня о чайковцах, — давно назрел этот вопрос. Алексеев вспомнил, что и Сергей Синегуб, первый его учитель, брошенный ныне в тюрьму, тоже говорил о себе: «Я чайковец». Далее предполагалось говорить о библиотеке, но кто-то крикнул, что библиотекаря Ивана Смирнова на сходке нет, он болен: библиотечный вопрос решено было снять. Низовкин сказал, что после первого вопроса произведут проверку «кассы противодействия» — так называлась в кружках касса для помощи безработным и для поддержки сидящих в тюрьме.
— Господа, — спокойным голосом произнес Низовкин, — повестку мы утвердили. Позвольте начать. Все вы знаете чайковца Клеменца. Так вот я хотел бы, чтобы Бачин нам сказал: какие в его кружке отношения с этим Клеменцом?
Странно, что Низовкин говорил голосом сдержанным, спокойно. Вовсе не было это на него похоже. Именно потому, что голос его звучал негромко и без раздражения, чудилась в нем угроза.
Маленький, нервный, весь взъерошенный, Низов-кин вызывающе смотрел на сидящего перед ним Бачина.
— Какие отношения с Клеменцом? Никаких особенных отношений нет. Иногда он заходит к нам, в наш кружок, никаких тайн от него мы не имеем. Приносит книги. На днях принес «Историю крестьянина» Шатриана и еще «Вольный атаман». Вот и все отношения.
— Бачин, вы говорите неправду. Господа, я заявляю — Бачин говорит здесь неправду. Не может быть, чтоб не было у них никаких отношений с Клеменцом. Клеменц старается изо всех сил разрознить нас. И вот зачем он ходит в кружок Бачина.
— Это неправда, Низовкин! — вспылил Бачин.
Из рядов у входной двери поднялся вдруг сухой, с длинным бритым лицом — одни темные усы свисали по-моржовьи с верхней губы, — Мясников.
— Бачин говорит правду. Все так, как он говорит. Не знаю, почему Низовкин к нему придирается. А о Низовкине я скажу, что наш бывший кассир Лавров в последнее время перед своим арестом порицал Низовкина за то, что он побил своего квартирного хозяина, чем себя уронил в глазах рабочих. Потому что вы, Низовкин, человек образованный, передовой, а передовому и образованному не подобает драться.
Низовкин вскочил с места и, уже нисколько не сдерживая себя, ополчился на Мясникова:
— Вы, Мясников, ничего не знаете о моей ссоре с квартирным хозяином. Да, я ударил его! Но что из этого следует? Я дал пощечину настоящему кулаку, мещанину. Моя пощечина — это удар по кулачеству, удар по мещанству, если хотите. Но какое это имеет отношение к случаю с Клеменцом? Никакого!
Алексей Петерсон бросил реплику с места, что чайковцы только понапрасну мутят рабочих, от них никакого толку.
Мясников возразил, что, по словам Клеменца, у чайковцев с фабричными дела идут хорошо.
Низовкин криво усмехнулся:
— Да, очень хорошо! У них есть сейчас только двое фабричных — Крылов да Шабунин. Только двоих и сумели за все время привлечь. А сколько возились с ними!
— И никакой программы у них нет! — раздался чей-то голос. — Сами не знают, чего хотят.
— Минуточку, минуточку! — голос принадлежал кассиру кассы противодействия Виноградову. — Что касается Крылова и Шабунина, о которых здесь говорилось, то их сейчас вообще в Питере нету. Оба они в Тверской губернии, в Торжковском уезде. Это во-первых…
— Ну и что? — перебил его Мясников. — Они там проповедуют идеи чайковской партии…
— Ага! Проговорился! Значит, чайковцы — это отдельная партия? Так, выходит?
— Кто проповедует? Крылов и Шабунин? Да ты их видал когда-нибудь? Что они могут проповедовать! Крылов — тот вообще и двух слов толком не скажет!
— Да если б и мог! Идеи чайковцев! Сами-то они знают свои идеи? У них никаких идей. Никаких идей у чайковцев нет!
— Минуточку, минуточку! Вы меня перебили и не дали мне кончить. — Виноградов поднял руку, жестом умоляя о тишине. — Вот мое предложение. И думаю, это предложение и Низовкина, и Петерсона Алексея, да и многих других. Довольно нам тратить время на вопрос о чайковцах, имеют они свои идеи или не имеют, отдельная это партия или нет. Сейчас дело даже не в этом. А в том, что факт остается фактом, господа чайковцы своим поведением мешают нашей общей работе.
