Пройти в здание оказалось делом чрезвычайно трудным. Лишь однажды Амброузу случилось столкнуться с подобными трудностями, когда ему необходимо было пройти на территорию расположенной за городом киностудии, где у него была намечена деловая встреча. Казалось, все тайны секретных служб всего мира собраны здесь, в этом солидном здании. Лишь после того, как в проходную был вызван мистер Бентли, который подтвердил личность Амброуза, его пропустили.
– Нам приходится проявлять бдительность, – пояснил мистер Бентли.
– Почему?
– Слишком много людей сюда проходит. Вы даже не представляете, насколько это осложняет работу.
– А в чем заключается ваша работа, Джеффри?
– Ну, главным образом, в том, чтоб отсылать желающих видеть меня к кому-нибудь, кого они вовсе не желают видеть. Я никогда не любил авторов, кроме, – добавил он, – моих личных друзей, конечно. Но я и понятия не имел, какое громадное количество людей считают себя авторами. Вот теперь и приходится с этим разбираться. Потому и книг так много. Книги я тоже никогда особенно не любил, кроме, конечно, тех, что написаны друзьями.
Поднявшись с мистером Бентли в лифте и проходя с ним по широкому коридору, Амброуз вдруг заметил Бэзила, беседовавшего с человеком в феске на каком-то иностранном языке, звучание которого походило на харканье.
– Этот человек к моим друзьям не принадлежит, – решительно заявил мистер Бентли.
– Он здесь работает?
– Не думаю. В отделе Ближнего Востока никто не работает, а только слоняются и болтают.
– Это в традициях восточного базара.
– Это в традициях государственной службы. Вот и моя каморка.
Они подошли к двери бывшей химической лаборатории и вошли. В углу примостилась белая фаянсовая раковина с монотонно капающим краном. В центре комнаты, пол которой был покрыт линолеумом, стояли ломберный столик и два складных стула. Личный уголок мистера Бентли был увенчан потолком, расписанным Анджелой Кауфман, и украшен тщательно отобранной мебелью в стиле ампир.
– Приходится ужиматься, знаете ли, – сказал мистер Бентли. – Я притащил сюда вот это, чтобы хоть как-то очеловечить обстановку.
«Вот это» относилось к двум мраморным статуям работы Ноллекенса, которым, по мнению Амброуза, очеловечить обстановку явно не удалось.
– Вам они не нравятся? А вы помните их на Бедфорд-сквер?
– Отлично помню, и мне они очень нравятся, но вам не кажется, Джеффри, что здесь они выглядят несколько устрашающе?
– Да, – печально согласился мистер Бентли. – Я понимаю, что вы имеете в виду. На самом-то деле они здесь для того, чтоб раздражать администрацию.
– Ну и как? Раздражают?
– До безумия.
И он продемонстрировал Амброузу длинный напечатанный на машинке текст меморандума с заголовком «Мебель, дополнительная по отношению к официально принятой и нежелательная».
– Я им на это… – И мистер Бентли показал еще более длинный текст ответного меморандума, озаглавленного: «Предметы искусства, способствующие душевному комфорту и отдохновению, отсутствующие в кабинетах штатных сотрудников». – А сегодня я вот что получил: «Цветы, фотографии в рамках и прочие мелкие декоративные элементы. Мраморные статуи крупного размера и мебель красного дерева. Декоративные функции последних и их отличия от функционального смысла первых». Видно, пришли в такую ярость, что даже изъясниться толком не могут! Ну, на время вроде затихло, но сколько усилий требуется, чтоб хоть как-то уломать их!
– Должно быть, даже одна из интереснейших во всей английской истории биография Ноллекенса их не убедит.
– Никоим образом.
– С какими же ужасными людьми вам приходится работать! Вы храбрец, Джеффри. Я бы так не сумел.
– Но ради бога, Амброуз, разве не за работой вы и пришли ко мне?
– Нет, я просто хотел повидать вас.
– Да все приходят меня повидать, но втайне надеясь устроиться на работу в министерство.
– Нет-нет!
– Бывает занятия и похуже, знаете ли. Мы привыкли честить почем зря наше доброе старое министерство, но тут у нас уже и сейчас работает ряд очень милых приличных людей, а с каждым днем мы пропихиваем сюда все больше и больше таких людей. Нет, бывают занятия гораздо хуже.
