– Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?
– Я буду помнить её вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! – воскликнул Шульц.
– Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, – брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?
– Я с радостью сделаю всё, что в моих силах.
– Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии…
– Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!
– Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию.
Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый ещё альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чём-то спросить, но не решался.
– Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить?
Майор молча кивнул головой.
Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своём обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы.
Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог. Альбом майора Шульца стоял перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой. «Документы великой эпохи», – сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы, но документы обвинительные, и, возможно, когда-нибудь все увидят альбом майора Шульца.
Известие о том, что корпус, понёсший тяжёлые потери, будет переведён во Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно, взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шёпотом, как о великой тайне, но все ходили возбуждённые, радостно взволнованные. Правда, откуда-то стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не работников штаба.
Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа командования о передислокации корпуса.
В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту радостную новость.
– Наконец приказ пришёл. Итак, мы едем! Честно говоря, я уже побаивался, что нас оставят здесь…
– Будут какие-либо поручения в связи с отъездом, герр оберст?
– Тебе придётся поехать на станцию и проследить за погрузкой имущества нашего отдела. Надеюсь, что двух дней тебе для этого достаточно?
– Надеюсь.
– Но я вижу, что тебя не очень радует весть об отъезде. Может, скажешь мне, почему ты так мрачен последние дни?
– Мне не очень хочется покидать Восточный фронт.
– Ну, знаешь, у тебя очень странные вкусы.
– Я просто думал, что благодаря своему знанию русского языка, русских обычаев и общей обстановки в России я буду более полезен именно здесь.
– Но надо подумать и о себе. Ты достаточно насиделся в этой глуши. А во Франции… О, во Франции! Несколько дней поживёшь там, и твоё мрачное настроение как рукой снимет. Да, кстати, ты знаешь, что майора Шульца перевели в другую часть?
– Вот как! – Генрих многозначительно улыбнулся. – Выходит, он ещё и трус!
– Я надеюсь, у тебя не было никакой истории с ним?
– Нет. Вполне дружеская беседа. Он даже сделал мне один небольшой подарок, так сказать сувенир на добрую память.
– Шульц подал рапорт о переводе, и его откомандировали в распоряжение высшего начальства. Вчера Шульц уехал. Что ты об этом скажешь?
– Скажу – чёрт с ним! Мне сейчас некогда заниматься судьбой майора Шульца. Когда прикажете выезжать?
– Завтра с утра. И помни, я целиком полагаюсь на твою распорядительность.
– Всё будет сделано как можно лучше.
– И веселее, веселее держи голову, помни, что тебя ждут все прелести прекрасной Франции.
Впрочем, настроение Гольдринга не улучшилось и после разговора с Бертгольдом. А на следующий день ещё ухудшилось.
Всегда приветливый и весёлый, он орал на солдат, грузивших имущество отдела в вагоны и так допекал своего денщика Эрвина Бреннера, что тот старался не попадаться ему на глаза. Всегда спокойного барона словно кто-то подменил.
