Когда отпечатки были сняты со всех пальцев, оберст с облегчением вздохнул: Генрих выдержал испытание, и он, Вильгельм Бертгольд не ошибся!
Доволен остался и Генрих. На протяжении всей операции ни один из его длинных тонких пальцев даже не дрогнул.
– Разрешите идти? – спросил он оберста, который снова разворачивал карту.
– Да, – Бертгольд вздохнул. – А мне придётся ещё немало поработать, чтобы кулак, в который мы зажмём врага, действительно оказался железным, как пышно назвали эту операцию в штабе.
Даже не взглянув на карту, Генрих выразил сожаление, что оберст так перегружает себя, и, поклонившись, вышел.
Генрих быстро оделся, и когда в комнату вошёл его денщик, был уже готов.
– Подавать завтрак, господин лейтенант?
– Только чашку кофе и бутерброд.
Денщик укоризненно покачал головой, но, встретив холодный взгляд Генриха, молча принялся приготовлять завтрак.
Худощавый, рыжий Эрвин Бреннер, присланный в распоряжение нового сотрудника Коккенмюллером, не понравился Генриху. Особенно неприятное впечатление производили его маленькие желтоватые, как у кошки, глаза, которые всегда, уклоняясь от прямого взгляда, шарили по комнате.
«Надо будет заменить его», – подумал Генрих.
Наскоро проглотив кофе, Генрих пошёл в штаб. Как офицер по особым поручениям, он состоял в личном распоряжении оберста и каждое утро должен был являться к своему шефу, чтобы получить то или иное задание. До сих пор Бертгольд не перегружал своего протеже работой – его мелкие поручения можно было выполнять, не выходя из штаба. Но накануне перед вечеринкой оберст предупредил, что хочет дать Генриху задание более сложное и ответственное.
Бертгольд уже сидел у себя в кабинете, и Генрих сразу заметил, что шеф чем-то взволнован.
– Очень хорошо, что ты пришёл! Я уже собирался посылать за тобой.
Генрих взглянул на часы.
– Сейчас ровно девять, господин оберст, так что я не опоздал ни на минуту. А вот вы начали сегодня свой день слишком рано.
– И, добавь, не совсем приятно! – хмуро буркнул оберст.
– Какие-нибудь неутешительные известия с фронта? – озабоченно спросил Генрих.
Бертгольд, не отвечая, прошёлся по комнате, затем остановился против Генриха и внимательно заглянул ему в глаза.
– Скажи, тебе был известен план операции, которую мы назвали «Железный кулак»?
– Я слышал от вас самого, что такая операция должна была состояться, но считал, что я не вправе ею интересоваться, поскольку я ещё не был официально зачислен в штаб и даже не стал ещё офицером нашей армии… О, не квалифицируйте это, как отсутствие живой заинтересованности в делах нашего штаба. Просто я считаю, что в каждой работе есть известная грань, которую не следует переступать подчинённому. Без ощущения этой грани не может быть настоящей дисциплины, и я, как вы знаете, помогая отцу в разведывательной работе, с детства приучился к этому.
Оберст с облегчением вздохнул:
– Я так и знал!
– Но, ради бога, в чём дело? Неужели я стал причиной тех неприятностей, которые так взволновали вас сегодня?
– Только косвенно. – Оберст взял Генриха под локоть и прошёлся с ним по кабинету. – Видишь ли, мой мальчик, есть люди и, к сожалению, среди офицеров моего штаба, которые в успехе другого всегда видят посягательство на своё собственное благосостояние, на свою карьеру, на своё положение в обществе, даже на свой успех у женщин. Таких людей постоянно грызёт зависть, и когда они могут сделать ближнему какую-нибудь неприятность, они её делают. Им кажется, что тогда им прибавится счастья, славы, денег.
– Все это так, но при чём здесь я?
– Неужели ты не понимаешь, что тебе завидуют? Хотят повредить!
– Теперь я уже абсолютно ничего не понимаю, герр оберст, кто мне завидует и кто мне может повредить? Я здесь всего несколько недель, никому ничего плохого не сделал и не имел намерений сделать, никого, кажется, пусть даже невольно, не обидел. И при чём здесь, наконец, операция «Железный кулак»? Герр оберст, я очень прошу объяснить мне всё.
– Успокойся! Конечно, я тебе всё объясню, и, поверь мне, вся эта история не стоит того, чтобы ты волновался. Но сперва скажи мне: какие у тебя взаимоотношения с майором Шульцем!
