Шоссе разматывалось от города черной влажной полоской изоляционной ленты, наклеенной на местность, извиваясь в тех местах, где лента как бы отстала от сырой поверхности земли. Станция обслуживания и гараж стояли как раз за одним из таких извилистых поворотов, где лента дороги, выйдя из предместья, пробиралась сквозь живую изгородь камедных деревьев, зеленых смоковниц и акаций.
Подобно одинокому блокгаузу, на границе, она стояла на опушке темно-зеленого леса и казалась заброшенной, покинутой гарнизоном, оставленной на произвол судьбы на самом краю вражеской территории. Конечно, Джордж Мостерт, владелец станции обслуживания и гаража, неотлучно находился здесь, однако вряд ли его можно было принять за гарнизон, скорее он был похож на последнего солдата, который вызвался либо получил приказ стоять в одиночку в заслоне. Засилие новых, современных станций обслуживания, которых что ни год становилось все больше в городе и окрестностях, вконец подорвало его предприятие, и поток машин на север проносился мимо него стороной, их баки были уже полны, и их шины проверены, а водители, направлявшиеся в город, тем более не обращали на него внимания — у них все было рассчитано до конца пути.
Так она и торчала здесь, на излучине дороги, грязно-белым пятном, подобно забытому флагу никому не нужной и давно капитулировавшей крепости. Спереди площадку для обслуживания обегал полукружьем закапанный маслом въезд и шеренга рекламных щитов и стендов с целой батареей выставленных напоказ запыленных бутылок со смазочными материалами. Смотровая яма под подъемником была полна черной как смоль воды, а сам подъемник покрылся толстым слоем вековечной жирной грязи. Стены всего сооружения выглядели так, будто какой-то великан захватал их масляными пальцами.
Двор станции был невелик, его почти весь занимала груда старых покрышек в углу за крохотной стеклянной будочкой конторы перед крохотным, темным гаражом. Стекла конторы были такие грязные, что казались матовыми, а на них — целая коллекция дактилоскопических отпечатков, способная свести с ума любого детектива. Там и сям пестрели старые рекламы, этикетки и наклейки, предлагающие разные сорта бензина и смазочных материалов возможным клиентам.
Побелка на стенах станции была давным-давно вытерта стихиями и неосторожными водителями. Историю гибели можно было прочесть в царапинах, оставленных на стенах бамперами и крыльями машин, в высохших масляных пятнах, подобных лужам застывшей крови на теле убитого дела, в побитых, с обтрескавшейся эмалью табличках-указателях и на выгоревших, обтрепанных полотнищах реклам — этих щитах и флагах, вывешенных по стенам в день поражения последним вызовом обреченных.
Ибо Джордж Мостерт оставался на посту среди развалин своего дела; почему — никто не знал. Иногда вдруг случалась какая-то работа — последние судороги умирающего организма: подкачать спустивший баллон, или продуть бензопровод, или прочистить карбюратор, или кто-нибудь из обитателей трущоб подкатывал на своей старой колымаге, чтобы выправить, или залатать, или заклепать последствия случайных дорожных неприятностей, а иной раз, глядишь, у него покупали галлон-другой бензину.
Джорджу Мостерту было за сорок. В свое время он был женат, но ходили слухи, будто жена, устав от этого человека, в котором не оказалось ни капли самолюбия и силы воли противостоять более энергичным конкурентам, сбежала от него с агентом по продаже подержанных автомобилей. Правда, сам Джордж ни с кем на эту тему не разговаривал, так что слухи оставались только слухами. Но вынужденное одиночество сказалось в том, как он цеплялся за редких клиентов, как жаждал простого общения, в его готовности оказать любому небольшое одолжение. Оно отпечаталось в морщинках вокруг его совсем не выразительного рта, под вечно запачканными рыжеватыми усами — ус свисал в сторону над нижней губой, будто дешевая сигара, — и в сероватых лужицах глаз по обе стороны унылого вислого носа. Одиночеством веяло от черных полумесяцев под его нестрижеными ногтями, и от складок на морщинистой шее, и от давно не стиранного комбинезона, и гладких, нечесаных, поредевших и уже седеющих волос цвета запылившейся паркетной мастики. Оно сутулиной навалилось ему на плечи и кандалами повисло на ногах, которые он с трудом волочил по земле. Он слонялся по своей станции, совсем как бездомный пес, обнюхивающий знакомые места, или вглядывался в даль через тусклые стекла конторы, все еще надеясь, что к нему на закапанную маслом, в разводах трещин площадку завернет какой-нибудь автомобиль и он сможет выйти и не спеша потолковать с водителем.
