- Ну, тогда, Павел Павлович, пойду я готовиться. И к завтрашней поездке и вообще к возобновлению педагогической карьеры. Только вот еще что, было бы неплохо грамотным надбавку к жалованию установить, а за успехи в обучении - премии. Тогда и желания учиться будет побольше.
- Мы подумаем, Константин Владимирович, а сейчас извините - дела.
20 марта 1904 года, утро.
Узловая ж/д станция Омск.
Сандро разбудила тишина. Поезд стоял. Привычный грохот и лязг движения сменился обволакивающей тишиной. Она давила на уши, волновала и настораживала. Протянув руку, Сандро взял с тумбочки расписание движения, услужливо положенное еще с вечера Карлом Ивановичем у кровати. Но, спросонья даже каллиграфические строчки не складывались в разумные мысли - куда же их занесло со дня вчерашнего, в степи, горы или тайгу? Даже периодически налетавшие метели сеяли недоверие к календарю - весна или зима за богемскими окнами вагона. Да-с.... Это явно не Ореанда. Кипарисов не наблюдается! Ёлки-с!
По утрам, обходя комнаты вагона, Карл Иванович лично переставлял на циферблатах Буре стрелки, часы со Швейцарской педантичностью, размеренно отсчитывали часы, не заботясь о том, что это время за стенами неумолимо торопилось в завтрашний день, со скоростью стучащих на стыках рельс вагонных колес.
Тишину утра нарушил лязгающий звук вагонной двери. Приглушенный разговор двух мужчин и фигура в незастегнутой шинели, бегущая от вагона к желтому одноэтажному зданию станции - значит узловая с телеграфом. Сандро попытался вспомнить - распорядился ли он с вечера отправить Ксении утром телеграмму, и сколько их уже ушло с пути? Перед глазами стояли милые, в слезах глаза жены на перроне Московского вокзала, и маленькая ручка в лайковой перчатке, комкающая буфетную салфетку, пытающаяся спрятать под ней красный, распухший от слез нос. Губы ощутили, и память услужливо подсказала соленый вкус последнего поцелуя, нежный аромат шершавой лайки кремовой перчатки- с не застегнутой верхней кнопкой и отвернутым краем в который так приятно прятать нос, целуя тонкое запястье. Ксения не застегивала перчатку до верха, и он, целуя, щекотал нежную кожу запястья колючими усами, втягивая чуткими ноздрями нежный аромат жены, её кожи, смешанный с любимым ею ароматом духов, привозимым ей от Московского Броккара.
По утрам его брил унтер из конвоя, про которого говорили, что он обслуживал еще Дядюшку Александра в дороге. Отличившись при крушении, унтер с гордостью носил памятную Медаль, утверждая, что чуть ли не сам, на пару с Царем держал на плечах рухнувшую крышу опрокинувшегося вагона. Кто теперь разберет, где сокрыта правда о той аварии.
Вошел Ленстрем. Наглухо застегнутый мундир плотно облегал не высокую коренастую фигуру, на крахмальном воротничке форменной рубахи покоилась круглая, сильно облысевшая голова с пуговкой носа, на котором чудом держались очки, с толстыми стеклами линз - память о неудачной попытке Карла Ивановича совершенствовать манометр корабельной машины. Обманчивый вид неказистого чиновника среднего разряда скрывал хорошо тренированное тело атлета и душу, на веки отданную флоту.
C Сандро их связывало общее увлечение - корабли, техническое оснащение их и применение, как на войне, так и в мирные времена. Сандро полностью полагался на цифры и идеи заключенные в голове Карла Ивановича, своего старого знакомца с кем делили не только щи и кашу морских походов, но и горечь чиновничьего бойкота их идей. Они были более, чем друзья - они были единомышленниками.
- Карл Иванович, любезный, а не пойти ли нам подышать сибирским воздухом до завтрака, для аппетита, а то наша молодежь до утра писали пульку. Ждать их пробуждения безнадежно, хотя наш горец поутру резво скакал через местные лужи, сейчас уже, и вернуться должен с почтой. Так пока дела нас не нагнали, пойдемте-с, разомнем старые кости!
Вдоль дорожных шпал, обходя лужи, двигались вдоль замершего состава две фигуры в черных шинелях, одна выше другой на голову и видно, что оба погружены в спор так, что уведи вагоны - эти двое даже и не заметили бы пропажи.
