— У меня с собой сканер, — сказала женщина, пристально глядя на меня. — Знала, что привлеку внимание, как только открою рот.
— Неидентифицированный человек, пожалуйста, назовите себя.
Женщина не ответила, и катер повторил просьбу, на этот раз более настойчиво.
— Мистер Перипат, пожалуйста, ответьте: вас взяли в плен?
— Ничуть, — ответил я, не спуская настороженного взгляда с незнакомки. Никак не мог решить, вставать с кресла пилота или нет. — Кто вы, черт побери?
— Меня зовут Билли Биард, и если ты собираешься отколоть очередную шуточку о бородатой женщине, не старайся понапрасну — я их все уже слышала. Ты получил мою записку сегодня утром?
— В газете, что ли? Да.
Я был скорее раздражен, чем встревожен, ибо вспомнил, что рассказывал о ней Ифвин. Я вообще ненавижу предателей — общение с человеком, работающим в Двенадцати Рейхах, действует мне на нервы, чего нельзя сказать об Ифвине, а от одной мысли об эмигранте, служащем в нацистской полиции, меня тошнит. Однако я старался не повышать голос, ибо знал, что катер запишет наш разговор.
— Так что тебе от меня нужно. Билли Биард?
— Называй меня просто мэм. Локальное предписание прыжковому катеру — отключиться.
Я услышал, как катер согласился, потом панель управления погасла, но прежде чем я успел возразить, Билли Биард сгребла меня в охапку и выдернула из кресла.
Даже без каблуков она была выше меня и сильнее настолько, что без труда могла поднять меня в воздух — что и не преминула сделать.
— В чем дело? — пискнул я.
— Мы много чего хотим узнать — начиная с вопросов, которые тебе задавал Ифвин во время сегодняшнего собеседования.
Я надеялся, что охранники Контека ворвутся в любой момент, но Морт предупреждал, что никто не будет охранять меня до тех пор, пока я не прилечу в Сайгон.
Может быть, они думали, что я уже покинул Сурабайо, поскольку не следили за движением в бухте.
— Я.., я действительно не помню все. — сказал я.
— Хочешь усложнить себе жизнь? — Она встряхнула меня, как кошка птенца. — Ты же знаешь, я могу задействовать все официальные каналы: могу арестовать тебя и посадить в местную камеру, и пусть твоя Хелен самостоятельно выясняет, куда ты запропастился. Я могу сделать тебе много всякого дерьма, и поверь, за мной не заржавеет. Держу пари, ты знаешь, что я из гестапо, потому что этот маленький поганый жидок Джефри Ифвин небось все рассказал, но он наверняка не упомянул, что я из Отдела Политических Преступлений. Думаю, тебе не нужно объяснять, что это значит.
Ей не надо было ничего объяснять. Двенадцать Рейхов в основном независимы — у них даже есть собственные гестапо, но в каждом гестапо Отдел Политических Преступлений — выше государства. Он получает деньги у местного правительства — столько сколько нужно, — но имеет свои суды, судей и исправительные заведения.
Этот Отдел подчиняется только Штабу Партии в Берлине. Каждый Рейх сам выбирает политический курс, до некоторой степени это относится и к обороне, но ни один из них не вправе решать, какое количество инакомыслия можно считать допустимым. Подобные решения всегда принимаются за них Отделом. Это одна из причин, по которой большинство эмигрантов, как и я, не хотят жить в Рейхе.
Я судорожно сглотнул и проговорил:
— Готов ответить на любые вопросы, но не думаю, что смогу найти ответы на все.
— Ты не можешь знать этого заранее. Позволь мне самой судить.
Она так резко швырнула меня обратно в кресло, что я потерял равновесие и больно стукнулся о спинку.
— Теперь отвечай. Какие вопросы задавал тебе Ифвин?
Хрипя, я выложил ей все, что помнил, но вопросов оказалось слишком много, и я запутался. Билли отвесила мне оплеуху, точно рассчитав силу удара, однако достаточно сильно, чтобы дать мне понять: при желании ей ничего не стоит выбить тройку-другую зубов. Потом она схватила меня за волосы, запрокинула голову и пристально посмотрела мне в глаза.
— Ты что, действительно ничего не помнишь?
— Нет!
— «Нет», — не помнишь или «нет» — не хочешь говорить?
Теперь ее голос смягчился, как будто она сейчас возьмет полотенце, протрет мое лицо или сядет рядом и спросит, как я себя чувствую.
