Он расспрашивал ее про сына, про его учебу в Гнесинке, про друзей, а возможно, что и поклонниц его таланта пианиста. Подогретая французским коньяком, она довольно охотно рассказывала что знала, и только когда Голованов спросил, есть ли у Димы постоянная девушка, Марина Станиславовна пожала плечами.
– Не знаю. Честное слово, не знаю. Да и разговора насчет этого как-то не заводил. Учеба, музыка и концерты – об этом Дима рассказывал охотно, а вот насчет любви и постоянной девушки…
Видимо впервые за все время, она задумалась о довольно странном поведении девятнадцатилетнего парня, который ни разу не заикнулся матери о том, что влюблен в кого-то, и вновь пожала плечами.
– Ну, может быть, имя какое-нибудь чаще всего упоминал, разговаривая по телефону?
На этот раз она только хмыкнула в ответ, покосившись на мобильник: он все это время лежал на столе, и она время от времени смотрела на него, вздыхая.
А ведь действительно, подумал Голованов, это раньше, когда в квартире стоял один аппарат на всю семью, матери знали все секреты своих детей. А по нынешним временам, когда у каждого сосунка по две мобилы в карманах…
– М-да, об этом я как-то не подумал, – согласился с Чудецкой Голованов и потянулся за бутылкой: – Вы позволите?
– Я думала, что вы сами догадаетесь. То состояние тревожного ожидания, которое держало ее все это время, видимо, понемногу отпускало, и теперь она могла позволить себе даже немного пококетничать. И это тоже было неплохо.
Пригубив глоток терпкого коньяка и проводив глазами опустевший бокал хозяйки дома, который она поставила на стол, Голованов произнес негромко:
– Марина Станиславовна, вы обещали мне записную книжку Димы. Может, пролистаем ее?
– Да, конечно, – спохватилась Чудецкая. – Простите, совершенно выпало из головы.
Она принесла из комнаты довольно-таки объемистую записную книжку сына, положила перед гостем:
– Вот. Перелистав разбухшие от записей страницы, переполненные телефонами, именами и, видимо, просто кличками, Голованов спросил:
– У вас есть ксерокс?
– Естественно. А что?
– Вы позволите отксерить эти странички?
– Ну-у… если это не навредит Димке…
– Я здесь, чтобы помочь ему. – В голосе Голованова прозвучали металлические нотки.
– Да, конечно. Простите. О чем это я! Ксерокс в Димкиной комнате.
…Вернув хозяйке дома записную книжку сына, Голованов хотел уж было распрощаться, как вдруг глаза Чудецкой вновь наполнились слезами и в них было что-то такое, отчего опытному спецназовцу даже стало немного зябко.
– Что с вами, Марина Станиславовна? Она какое-то время молчала, потом вдруг закрыла лицо руками, и ее плечи дрогнули от плача.
– Марина… Марина Станиславовна…
– Вы… вы уже уходите?
– Ну-у в общем-то да. Вроде бы все обговорено, и теперь…
Она кивнула и, не отрывая ладоней от лица, каким-то глухим голосом произнесла:
– Вас… вас очень ждут дома?
– Да как вам сказать…
– В таком случае… может, останетесь у меня? – дрожащим от волнения шепотом попросила Чудецкая. – Я… я боюсь, что не переживу одна эту ночь.
И прижалась к Голованову мягкой, податливой грудью.
– Останься, если можешь.
Проснулся Голованов от осторожного, почти ласкающего движения пальчиком по обнаженной спине, да еще, пожалуй, от похмельной сухости во рту. Вспомнил все, что было ночью, и негромко произнес:
– Маришка?
– Да, милый.
– Не спишь? Она не ответила и уже в свою очередь спросила:
– Эти рубцы… раны?
– Вроде того, – отозвался он, переворачиваясь на спину. Обхватил руками ее белое, податливое тело, прижал к себе: – Не обращай внимания.
Она, казалось, не слышала его.
– Жалко, что так поздно встретила тебя.
«Началось, – хмыкнул Голованов, одновременно думая о том, что, видимо, опять придется „плести лапти“, оправдываясь перед женой. Оперативная разработка, которая закончилась ночной врезкой, и прочая ахинея, которым уже давно не верили жены. – Ну да ладно, отобьемся», – подумал он, целуя Марину в аккуратный, светло-коричневый сосок.
– Жалко, – повторила она, сдвигая руку вниз и прижимаясь к нему всем своим жарким телом. – Ты бы обязательно женился на мне.
– Так ведь, как сказал дедушка Ленин, все еще впереди, – хмыкнул Голованов.
