– Случилось чего? – после долгого раздумья спросила моя подопечная.
– Ничего особенного, – ответила я. – Просто с матерью поругалась.
– И что, некуда идти?
– Некуда.
– Из-за чего поругалась?
– Из-за телевизора.
– Включай, смотри.
– Уже не хочу.
Старуха смотрела на меня долго и внимательно. Я сжалась от этого тяжелого, пытливого взгляда. Мне стало стыдно. Наконец она сказала:
– Дура ты, вот что тебе скажу. Жизнь – это искусство. Не умеешь ты с людьми ладить. Подход нужно искать.
– А почему я должна искать?
– Потому что тебе нужнее. И еще одну вещь скажу тебе: никогда не требуй от людей того, что они не могут тебе дать.
– Как это?
– А так. Хорошие отношения складываются тогда, когда каждый получает то, что он хочет. А когда хочешь одного, а получаешь совсем другое – тогда счастья не бывает.
Я вздохнула.
– Что-то вы какими-то загадками говорите.
Потом посидела еще немного и встала, чтобы уйти.
– Ладно, я пойду. Еще раз простите.
– Сиди! – прикрикнула старуха. – Раз уж пришла, тогда слушай. А то меня никто никогда не слушает. Буду рассказывать, а ты сиди и молчи.
* * *
…Ханох вышел в запас после пяти лет службы. Тогда ему уже было больше сорока. Уезжал он на родину с тоскливым чувством: приходилось возвращаться к нищете и скуке, к вечному страху и печальной обреченности. За эти годы он привык к шумному, яркому, душному городу, зажатому между горами, к его широким улицам, зеленым аллеям, узким арыкам, к его своеобразной, ни на что не похожей красоте.
Когда – в дороге ли или по возвращении – возникла у него мысль вернуться, сказать трудно. Но возникла и засела, да так, что он готов был на что угодно, лишь бы осуществить ее.
Его жена и слышать ни о чем не желала. Годы, проведенные порознь, разделили их. Они и раньше-то не слишком ладили, даже говорили мало, лишь по необходимости. Теперь же стало совсем невыносимо. Ханох, твердо решившись уехать, был неумолим. Так же непоколебима была и она в своем стремлении остаться в родных краях. После долгих и бессмысленных уговоров, когда он почти надеялся на то, что она откажет, было решено разойтись и разъехаться.
Предстали они перед ребе, который долго и подробно разглядывал, расспрашивал, выслушивал, заползал в самые глубинные, самые скрытые части их жизни, выпытывал то, что они и сами себе боялись сказать, мучил их своей дотошностью, вырывал самые сокровенные признания. Наконец, удовлетворив свое любопытство, призвал писца, тот выписал гет[5], после чего они перестали быть мужем и женой.
Не теряя времени, Ханох попрощался с родней и отправился в путь. А бывшая жена еще долго стояла на пыльной дороге, провожая взглядом его кривую телегу и яростно теребила родимое пятно на щеке, которое кровило и отдавало гулкой болью…
– Ты где была? – Мама встретила меня сурово.
– Да так, ходила…
– Я тебе звонила. Ты не отвечала. Ты оставила меня одну, даже не поинтересовалась: а вдруг мне нужна помощь?
– Мама, тебе нужна помощь?
– Теперь уже нет. Но если бы мне нужна была помощь, как бы я тебя нашла?
– Мама, не морочь мне голову. С тобой все хорошо, со мной все хорошо. Давай закончим с этим и будем жить дальше. Как-нибудь.
Я потянулась к холодильнику. Очень проголодалась.
– А! – Вдруг ее осенило. – Я поняла. Ты была у любовника?!
Я? У любовника? Я аж поперхнулась.
– Мама, ты в своем уме? Какой у меня любовник?
– Да ясно какой. Женатый!
В ее голосе звучало торжество, как будто она на самом деле подловила меня на предосудительной связи с женатым мужчиной.
– Нет у меня никакого любовника, и хватит об этом!
– А почему ты тогда глаза отводишь? Почему в сторону смотришь?
– Потому что я есть хочу, вот почему!
– А! – снова восторжествовала она. – Есть хочешь, потому что в постели кувыркалась! Ты что думаешь, я не понимаю? Да я тебя насквозь вижу!
– А даже если так, то что? – огрызнулась я. Мне даже хотелось, чтобы в ее словах была хоть капля правды.
– Бросай его! – твердо заявила мама. – Бросай. Я-то уж знаю.
– Господи, мама… Что ты знаешь?
Я схватила бутерброд в зубы, налила кипятка в чашку с чайным пакетиком и отправилась в закуток, который служил мне спальней. Стянула с себя потную, пыльную одежду, дожевала бутерброд и залезла в постель. Больше всего на свете хотелось заснуть, но и этого утешения я, кажется, не заслужила. Мать что-то бурчала себе под нос, до меня доносились обрывки слов, восклицаний, ругательств. Периодически ее ругань срывалась на крик, потом слышались слезы, причитания и стоны.
