и I О
такой характер не оставлял желать лучшего» .
Равнодушие царя и безразличие его ко всему и вся, кроме собственного благополучия, были так велики и всепоглощающи, что поражали каждого, кто сталкивался с ним. «Было жуткое время»,— вспоминал генерал Ю. М. Данилов, говоря о кануне падения Порт-Артура. «В царском поезде большинство было удручено событиями, сознавая их важность и тяжесть. Но император Николай II почти один хранил холодное, каменное спокойствие. Он по-прежнему интересовался общим количеством верст, сделанных им в разъездах по России, вспоминал эпизоды из разного рода охот... и т. д.» Свидетелем «того же ледяного спокойствия» автору пришлось быть и в 1915 г. во время отступления из Галиции. Данилов пишет далее: «Что это, спрашивал я себя,— огромная, почти невероятная выдержка, достигнутая воспитанием, вера в божественную предначертанность событий или недостаточная сознательность?» Смягчая свою оценку этими вопросами, автор на деле пришел к вполне определенному выводу. «В общем,— писал он,— государь был человеком среднего масштаба, которого, несомненно, должны были тяготить государственные дела и те сложные события, которыми полно его царствование. Разумеется, не по плечу и не по знаниям ему было и непосредственное руководство войной... Безответственное и беспечальное житие, мне думается, должно было бы более отвечать
I Ч
и внутреннему складу последнего русского монарха...»
О ничтожности царя как государственного деятеля писал и адмирал Бубнов, так же как и Данилов, близко наблюдавший царя в ставке. Царь «не обладал, к сожалению, свойствами, необходимыми, чтобы править государством», у него просто для этого не хватало ума >|4.
Вспоминая о своих контактах с царем в бытность свою главноуправляющим землеустройством и земледелием, А. Н. Наумов отмечал, что царь во время доклада не слушал, переводил речь на пустяки. «Должен сознаться,— замечал по этому поводу автор,— что подобное отношение государя к вопросам существенного государственного значения произвело на меня в то время (1915 г.— А. А.) самое расхолаживающее впечатление». Общая оценка личности царя у Наумова сводилась к следующему: «Обладая несомненным умом, острой памятью, немалой долей чуткости и любознательности, Николай Александрович все эти свои природные свойства направлял скорее на усвоение вещей, если так можно выразиться, мелочного порядка, а к государственным вопросам широкого принципиального значения относился поверхностно. Его мысли, вопросы, замечания, как я их вспоминаю, в большинстве случаев отличались относительной узостью, недостаточной серьезностью их содержания. В наших разговорах на общеполитические темы государь не проявлял глубины и широты государственно-мыслительного размаха, который так хотелось чувствовать в Верховном Правителе огромной Российской империи» >15.
Так характеризовал царя симбирский губернский предводитель дворянства, один из активных деятелей Совета объединен>1 го дворянства, к которому Николай II, по собственному признанию автора, относился с большой симпатией.
Как бы подводя итог всем этим оценкам, Врангель писал: «Николай II ни точно очерченных пороков, ни ясно определенных качеств не имел. Он был безличен. Он ничего и никого не любил, ничем не дорожил... Талантливых и честных людей он инстинктивно чуждался и тяготел к ничтожным. Преданных не ценил, а доверялся первому попавшемуся». Для трона был непригоден >16.
Достоинства последнего русского самодержца, отмечаемые современниками, усугубляли его характеристику как личности, ничем не выдающейся. Он был примерным семьянином, любил жену и детей (именно чрезмерная привязанность к жене, как считали в «верхах» и помещнчье-буржуазных политических кругах, и погубила в >п°рвую очередь монарха и монархию). Переписка, царской четь, свидетельствует о прочной и нежной привязанности царя к своей супруге, четырем дочерям и больному сыну-наслед- нику. Любимым местопребыванием царя было лоно семьи, а «чтение вдвоем, как свидетельствует Мосолов, было главным удовольствием царской четы». Царь мастерски читал на русскомД английском, французском, датском языках и даже немецком, j Последний он знал несколько хуже
