— Животные счастливые, — сказала она, — они не знают, что такое «Поэма экстаза».
Януш иронически улыбнулся.
— Всегда ты, Ариадна, там, где пафос. Я уже отвык от этого.
Уговорились встретиться завтра в вилле Боргезе, в музее.
Без всякого удовольствия осматривали они все эти достопримечательности. Голые женщины, будь то Даная или Паолина Боргезе, не производили на них впечатления. Усталые и потухшие, вышли они из дворца и отправились бродить по парку. Настроение это явно исходило от Ариадны. Внешне спокойные, шли они дорогой, ведущей от виллы Боргезе к Монте-Пинчио. Эдгар уже не в состоянии был выносить напряженной атмосферы. Януш поглядывал на него с беспокойством, как будто не он знал о приговоре, вынесенном Эдгару, а, наоборот, от Эдгара зависела его, Януша, жизнь.
Эдгар глядел перед собой, чуточку щурясь от солнечных бликов, которые вспыхивали на стеклах быстро мчащихся им навстречу автомобилей. В прищуре этом заметна была усталость и легкое раздражение.
— А вы знаете, — сказал вдруг он, — дня через два-три я возвращаюсь в Варшаву. Из консерватории пишут… — Эта выдумка понадобилась ему как оправдание.
— И что же ты там будешь делать?
— То же, что и всегда. Преподавать.
— В Варшаве ты должен немедленно сходить к врачу, — сказала Ариадна, поднимая на него тревожный взгляд. — Немедленно…
Эдгар взял ее за руку.
— Не тревожься за меня, — тихо произнес он. — Я и так знаю, что со мной.
Ариадна резко вырвала руку и свернула на газон.
— Куда ты? — воскликнул Януш. — Нельзя топтать траву!
— «Нельзя топтать траву»! — передразнила его Ариадна и затопала ногами. — Какие вы послушные ученики! Школяры несчастные! Надоели вы мне с вашей благовоспитанностью. Графья! Полячишки паршивые!
Януш вскипел.
— Замолчи! — закричал он, пытаясь схватить ее за руку. — Идем!
— Слушать тебя не желаю! — кричала Ариадна.
И побежала по лужайке вниз, где в лощинке виднелись какие-то кустики, высаженные, видимо, специально для ночных оказий. Эдгар с Янушем быстро направились туда же по газону и вскоре наткнулись на нее: она сидела за кустами на мокрой траве и плакала, как ребенок. Оба нагнулись к ней. Кусты и лощинка скрывали их от публики, снующей по аллее, и от строгих блюстителей порядка. Впрочем, все трое были уже в таком состоянии, что ни на что не обращали внимания. Ариадна громко всхлипывала и закрывала лицо платком. Накрашенные брови и ресницы размазались. Выглядела она некрасивой. Но Янушу стало жаль ее, и он, сев рядом, стал гладить ее по плечу.
— Успокойся, Ариадна, не плачь…
— Да, не плачь! Тебе хорошо говорить — не плачь. А я… Поглядишь на мою жизнь — как же тут не плакать?! Как же мне не плакать, когда все так худо, хуже некуда. И ничего, ну ничегошеньки нельзя исправить. Ну кто я теперь? Беглая монашка, — сказала она по-русски. — Вот-вот, как Гришка Отрепьев. Беглая монашка. И ни позади, ни впереди — ничего. И ты вот, Януш, вроде как Самозванец. Ну какой прок, если я выйду за тебя замуж? Не поеду я с тобой в твою Польшу, не уговоришь!.. Да ты и не уговариваешь! Когда-то ты меня любил, когда я была молодая и красивая… Ну какой мне прок, что я слушаю с вами Скрябина? Это же другой мир. Вот я была вместе с вами в другом мире… «Поэма экстаза» — это доказательство существования бога. Любая, самая что ни на есть простая монашка в моем монастыре верила в бога. А я? Что я?
— Господи, да у тебя же есть специальность, — утешал ее Януш.
— Какая специальность?
— Стоит тебе только появиться в Париже…
— С ума ты сошел. Двенадцать лет. Двенадцать лет для Парижа! Да там уже ни один торговец картинами, ни один директор этих пакостных заведений не помнит, кто такая Ариадна Тарло… «Искушение святого Антония» — дешевый балаган… Кто об этом теперь вспомнит? Одна только мать настоятельница, только она раз в месяц донимала меня: «Это ты, дитя мое, рисовала такую скверну?»
— И она не забыла?
— Не забыла. Одна она на всем свете. Потому что она помнит о грехе. О зле помнит. А я? «Экстаз», Скрябин, Рубинштейн, Рахманинов… Не жизнь все это…
Она снова заплакала навзрыд и сразу же замолкла, уставясь на Эдгара. Эдгар испугался — во взгляде этом было что-то опасное. Он вновь наклонился к ней.
