Вот что происходит, оказывается. Как с этим бороться? Разве нет средств помешать человеку равнодушно отвернуться от творящихся ужасов? Почему он отворачивается? Он отворачивается, если не видит никакой возможности вмешаться. Человек недолго переживает чужое горе, если он бессилен ему помочь. Можно остановить удар, если знаешь, когда он последует, куда он придется и почему, с какой целью он будет нанесен. И если удар можно остановить, если есть хоть малейший шанс на успех, тогда люди еще способны сочувствовать жертве. Можно, конечно, сочувствовать, когда уже нет никакой надежды помочь, но недолго, и уж, во всяком случае, это сочувствие угасает раньше, чем на жертву обрушится последний удар. Итак: почему наносится удар за ударом? Почему культура, вернее те остатки культуры, которые еще сохранились, выбрасываются за борт как балласт, почему жизнь миллионов, жизнь подавляющего большинства людей так обеднена, обездолена, наполовину или полностью загублена?
Некоторые из нас дают ответ на этот вопрос. Они говорят: из-за жестокости. Они считают, что мы переживаем приступ жестокости, охватывающий все большую часть человечества, что мы стали свидетелями ужасных событий, лишенных видимых причин, бурной вспышки долго сдерживаемых, дремавших до времени варварских инстинктов, которые, будем надеяться, исчезнут столь же внезапно, сколь внезапно возникли.
Те, кто это утверждает, сами чувствуют, что такой ответ не очень убедителен. Они понимают также, что жестокость нельзя приписывать действию сил природы, неодолимых сил ада.
Эти люди говорят, что воспитанию рода человеческого не уделялось должного внимания. Что-то здесь было упущено или в спешке не было сделано. Нужно это наверстать. Жестокости и злу надо противопоставить добро. Надо вернуть к жизни великие слова, заклинания, такие непреходящие ценности, как любовь к свободе, достоинство, справедливость, которые однажды уже помогли человечеству: ведь их действие проверено на опыте истории. И эти люди обратились к человечеству со своими заклинаниями. Что же произошло? На обвинения в жестокости фашизм ответил фанатическим восхвалением жестокости. Обвиненный в фанатичности, он принялся восхвалять фанатизм. Обвиненный в оскорблении разума, фашизм, не задумываясь, отверг разум.
Дело в том, что и фашизм находит немало недостатков в воспитании человечества. Он возлагает огромные надежды на обработку умов, на закалку душ. К жестокостям застенков, пыток он добавляет жестокость, пропагандируемую школами, газетами, театрами. Он воспитывает всю нацию и воспитывает ее каждый день. Огромному большинству фашизм не может дать многого, поэтому он особенно заботится о воспитании этих людей. Фашизм не в состоянии дать людям еду, вот и приходится воспитывать в них самодисциплину. Он не может упорядочить производство, и ему нужны войны, вот и приходится воспитывать в людях физическое мужество. Фашизму нужны жертвы, вот и приходится воспитывать готовность к самопожертвованию. Это тоже идеалы, требования к человеку, некоторые из них - даже высокие идеалы, высокие требования.
Теперь мы знаем, чему служат эти идеалы, кто выступает в роли воспитателя и кому они приносят пользу, - понятно, они нужны не тем, кого воспитывают. А как обстоит дело с нашими идеалами? Даже те из нас, кто видит основное зло в жестокости, в варварстве, говорят, как мы убедились, лишь о воспитании, лишь о вмешательстве в душевный мир - во всяком случае, они не упоминают ни о каком другом вмешательстве. Они говорят о необходимости воспитывать в людях добро, но оно не зародится от одного только требования быть добрыми, три любых, даже самых страшных обстоятельствах, так же как жестокость не порождается одной жестокостью.
Я лично не верю в жестокость ради жестокости. Необходимо защитить человечество от обвинения в том, что оно было бы столь же жестоким, даже если бы это не было так выгодно. Мой друг Фейхтвангер в своем остроумном парадоксе утверждает - общественная подлость выше личной пользы. Но он неправ. Жестокость порождена не жестокостью, а делами, которые без жестокости невозможно осуществить.
