– А я без всяких клятв, потому что порядочному человеку незачем клясться, даю вам слово, что они не поженятся: мне этого не хочется – и все тут, – ответил Хуан-Тигр, с такой силой треснув кулаком по столу, что донья Марикита подскочила на стуле.
Хитрая старуха спрятала лицо в носовой платок, пропахший дешевыми духами, и в этой удушливой атмосфере несколько раз душераздирающе всхлипнула, а потом, словно бы от слез, вытерла глаза.
– Ах, простите меня, простите, кабальеро! Да как только я могла подумать… Ну конечно же, конечно: вы настоящий богач, а ваш племянник сделает такую карьеру… А мы-то, несчастные, влачим свою жизнь в нищете и лишениях. У нас нет ничего, кроме долгов. Мы кормимся только милостыней, но, уж конечно, долго так не протянем. Нить нашей судьбы – это тончайшая паутинка, свисающая с мощного бревна. А что это за бревно? Конечно же, это вы, дорогой мой дон Хуан! Эрминия, Эрминия, бедная моя внученька! Как могла она надеяться на то, что… Ничего-то у нее нет, ничего-то она не значит!
– Ну уж нет, черт побери! – взорвался Хуан-Тигр. Он выглядел еще сурово, хотя сердце у него уже оттаяло.
– Да-да-да, – верещала старуха. – Ах, бедненькая моя Эрминия! Красота и доброта – вот твое единственное богатство.
– А вы думаете, этого мало? Я бы от такого не отказался, – вставил Хуан-Тигр, растрогавшись еще больше.
– И пусть отцветает, пусть блекнет и увядает твоя красота! Пусть даром пропадает твоя молодость, моя деточка! Ты зачахнешь от тоски, а напоследок лопнешь, как воздушный шарик, – вот и все развлечения, которые тебе позволены.
– Ну ладно, ладно, будет вам, донья Марика. Хватит вам хлюпать, – успокаивал Хуан-Тигр старуху, положив руку ей на плечо. – Давайте уж мириться, если вы хотите, чтобы мы оставались добрыми друзьями…
– Только этого я и хочу – чтобы все было как прежде, – прервала его, пожалуй, чересчур поспешно донья Марикита.
– Ну тогда вот что, – продолжал Хуан-Тигр, и на его лице промелькнуло что-то отдаленно напоминающее загадочную улыбку. – Что было, то было. А то, что произошло, – это лучшее из всего, что могло произойти. Так давайте же никогда, никогда больше не говорить об этом – тогда-то мы и останемся, как и прежде, добрыми друзьями.
– Неужели это правда? И вы на меня не сердитесь? Если бы это зависело только от меня…
– Полегче, полегче, донья Марика: вот вы опять за свое… – прервал ее Хуан-Тигр, на мгновение посерьезнев и вдруг опять улыбнувшись, и на сей раз еще шире и еще загадочней.
Донья Марикита, совсем сбитая с толку, глядела на Хуана-Тигра во все глаза.
– Вы мне не дали договорить, – поспешила поправиться лукавая старуха. – Я хотела сказать, что если бы это зависело только от меня – вернуть вам эти песеточки, то я бы это сделала сию же минуту и со всем моим удовольствием. Но поскольку это не зависит от меня, а я сама завишу от вас – завишу до тех пор, пока вы еще можете немножечко потерпеть и подождать… Вот потому-то я и боялась (да и сейчас боюсь), что у вас на меня еще остался зуб и вы смеетесь над бедной старушкой…
– Так оно и есть, сеньора. Остался у меня на вас зуб. Не желаю я больше ни терпеть, ни ждать с этим самым дельцем, с этим вашим должочком. Ну уж нет, сеньора. А в остальном пусть будет все по-прежнему. Такие же друзья, как прежде, и даже больше, чем прежде, если такое бывает. Но дружба дружбой, а денежки врозь. Дело прежде всего: оно должно быть на самом видном, на самом заметном месте – все равно как нос, который у нас растет из самой середины лица. Так что или «да», или «нет», и никаких «может быть», никаких «посмотрим», мы же тут с вами не в игрушки играем, а говорим о деле. Так что давайте прямо тут же и покончим с ним.
Улыбка Хуана-Тигра стала такой широкой, что он уже просто вынужден был открыть рот: казалось, будто мышцы его лица свела судорога или он оскалился в злобной гримасе.
– Вы меня просто убиваете, – простонала донья Марикита, обессиленная и раздавленная. Она уже приготовилась было изобразить шумный обморок – только бы из этого рта, как из разверзшейся и готовой ее поглотить бездны, не вырвалось больше ни слова.
