– Надо же, а мне это и в голову не приходило.
– Это во-первых. А во-вторых, только в разлуке и можно проверить, любишь ли на самом деле. Колас уехал, и теперь вы сможете наконец убедиться, насколько он вам дорог и действительно ли дороже всего на свете.
– Так это и без того ясно.
– Тем лучше. Колас, на какое-то время пожертвовав своей свободой, возвращает вам вашу. Пройдет сколько-то времени… Вы останетесь таким, как были? Что ж, тогда вы ничего не теряете, но, наоборот, только приобретаете: так вы еще крепче убедитесь в том, что ваша отеческая любовь неизменна. Но если тем временем в вашем сердце зародится новое чувство, то вы, по крайней мере, будете благодарны Коласу за то, что он вовремя уехал и не помешал вам.
– Вашими бы устами да мед пить! Сразу видно, что вы родом из Толедо, где растут абрикосы со сладкой косточкой. Послушать вас, так у нас не жизнь, а малина. Значит, по-вашему, мне надо бы теперь веселиться, как бубну с висюльками: чем сильнее по нему бьют, тем радостнее он звенит! Уж и не знаю, как вам ответить, да только вы меня не убедили.
На самом же деле Хуан-Тигр от всей души желал, чтобы вдова оказалась права. Но он не решался и думать об этом из опасения, что его надежды могут рухнуть. Вздохнув, Хуан-Тигр добавил:
– И все-таки жаль, что Веспасиано сейчас нет в Пиларесе! Я бы его спросил, что он обо всем этом думает… И если бы он сказал то же, что и вы, я бы успокоился.
Разговаривая, они подошли к дому доньи Илюминады. Открыв дверь, вдова пригласила Хуана-Тигра войти, но тот отказался. Темнело. И Хуан-Тигр бесцельно побрел по городу, по его безлюдным улицам. Ему не хотелось возвращаться в свое опустевшее жилище, которое одновременно и манило его, и вселяло ужас. Долго он блуждал, пока ноги сами не привели его домой. На соборных часах пробило десять, и каждый их удар, казалось, обрушивался ему прямо на голову, толкал в затылок: «Ну что ты встал? Входи же! Поживей! Поторапливайся!» И Хуан-Тигр открыл дверь, поднялся по лестнице… Весь день он ничего не ел, и теперь, вытащив из стенного шкафчика хлеб и сыр, Хуан-Тигр, не присаживаясь, перекусил.
Совершенно ослабев душой, он ослабел и телом. Сотрясаемый бурей сомнений, он стоял покачиваясь, как дерево в ненастье. Он уже подошел было к своей спальне, но вдруг резко, одним махом, чтобы не передумать распахнул дверь в комнату Коласа. Бегло оглядевшись Хуан-Тигр заметил, что Колас ничего не взял с собой – вот его костюмы – будничный и выходной, вот его белье вот обувь… «Голеньким я принес его в мой дом – без ничего он и ушел отсюда.[24] Чтобы не быть мне должным, Колас ушел отсюда с пустыми руками. Наверное, еще вчера вечером у него была здесь военная форма, а я так и не увидел, как она на нем сидит. Вот уж, наверное, в ней он такой красавчик! Когда же мы опять с тобой увидимся, сыночек?»
Хуан-Тигр решил ничего не трогать в этой комнате, оставив все как есть. Пусть тогда Колас, вернувшись, сразу же вспомнит, как он отсюда уходил. И поймет, что только он один и может заполнить ту пустоту, которая образовалась здесь после того, как он покинул свой дом. А пока Колас далеко отсюда, пусть его спальня останется музеем, собранием реликвий.
Собравшись уходить, Хуан-Тигр заметил, что к двери булавкой приколота записка. В ней было написано:
«Простите меня, отец. Сейчас, когда я узнал, что у меня нет отца, вы стали мне еще ближе, чем раньше, – настоящим отцом. Не думайте, что я неблагодарный. Надеюсь, что я еще поживу и смогу доказать вам мою любовь. Как мне хочется верить, что вы меня все-таки простите! Отец мой, дорогой мой отец! Да, я сбежал, но сбежал только потому, что кто-то вышвырнул меня вон, как ненужную вещь».
Рыдая, Хуан-Тигр целовал строчки, написанные рукой Коласа. Рыдал – и говорил сам с собой:
– Да как же мне тебя не простить, бедный мой птенчик! Орленок, ты выпал из гнезда, а я подобрал тебя, отогрел на своей груди… И вот у тебя подросли крылья, и ты улетел! Что ж, лети высоко-высоко – там, где тебя никто не подстрелит. Нет, это ты должен меня простить: я-то, старый дурак, хотел подрезать тебе крылья! Давай, давай бей этих дикарей-индейцев и возвращайся поскорее домой. Возвращайся генералом – никак не меньше. И пусть кусает себе локти та девчонка, которая тебя бросила. Уж тогда-то ты на нее и не взглянешь!
