– По крайней мере, мне кажется, что в нем есть что-то женоподобное – и тут уж вы со мной не спорьте. Посудите сами: томный взгляд, пунцовый и влажный рот, штаны в обтяжку, толстые ляжки и выпирающая задница… Вылитый евнух, – сказал Колас. Он говорил, не поднимая глаз: так ему было легче сосредоточиться, чтобы точнее обрисовать телесное обличье того, о ком шла речь.
– Ну уж хватит! Все! Лопнуло наконец мое терпение! – в ярости прорычал Хуан-Тигр. Рассвирепев, он изо всей силы стукнул кулаком по столу. Потом, уронив голову на грудь и сокрушенно покачав ею, прошептал: – Ты знал, куда метить, ты всадил мне кинжал в самое сердце. Веспасиано – мой лучший друг.
– Так кто кому лучший друг – он вам или вы ему?
– Что в лоб, что по лбу.
– У Дон-Жуана нет друзей, – продолжал упорствовать Колас.
– Ну что же ты меня мучаешь? Добить меня хочешь? В гроб вогнать? – бормотал Хуан-Тигр, глядя на Коласа жалобно и доверчиво. И вдруг ни с того ни с сего взорвался:
– Ты что же, издеваться надо мной вздумал? Ну, молокосос, ты у меня сейчас получишь!
– Дядюшка, умоляю, простите меня. Я обидел вас, но не желая того, или, вернее сказать, желая вам добра: ведь ваше счастье для меня дороже моего собственного. Но разве я могу совладать со своими фантазиями, если они сами владеют мною? Да и у кого их нет? Так лучше уж тогда я вам прямо в глаза выскажу все, что у меня на душе, чем буду держать камень за пазухой, лицемерно помалкивая. Прошу вас еще раз: простите!
– Ну ладно, ладно… Фантазии… Это конечно… Где фантазии, там и мозги набекрень… Ну ничего, ничего, может, с Божьей помощью ты и поправишься, а лечить тебя буду я – самый настоящий лекарь.
– Поправлюсь? Да вряд ли… Хотя… Дай Бог…
В тот вечер жаркий спор на моральные темы, разгоревшийся между дядей и племянником, затянулся настолько, что припозднившемуся Хуану-Тигру пришлось отменить свой обычный визит к донье Мариките Лавьяде[15] – хозяйке галантерейной лавочки, с которой он каждый вечер играл в карты. С тяжелым сердцем опустился Хуан-Тигр на свое узкое ложе, предчувствуя, что очень скоро для него закончится то долголетнее и блаженное затишье, которое в последнее время лишь изредка нарушалось редкими и мимолетными, как летние тучки, порывами гнева. Затишье, длившееся почти двадцать лет, близилось к своему завершению, а вдали, за горизонтом, начинала заниматься заря будущего, которое обещало быть полным волнений, тревог и несчастий.
Прошло несколько дней. После ужина, когда наступило время семейных разговоров, все еще сидя за столом, Колас рассеянно наигрывал вальс, постукивая вилкой по стаканам, разным по форме, размеру и толщине, которые Хуан-Тигр приобрел на барахолках и распродажах. Внезапно прервав свое музицирование, он ни с того ни с сего, как это с ним частенько случалось, выпалил:
– А почему бы вам не жениться на донье Илюминаде?
Услышав этот вопрос, Хуан-Тигр просто оцепенел. Он довольно долго не мог прийти в себя, никак не решаясь поверить, что перед ним сидит именно Колас и что это именно он, Колас, посмел сделать такое неслыханное, несуразное, ни на что не похожее предложение. Какая нелепость! Хуан-Тигр удивился бы меньше, если бы ему предложили жениться на святой Урсуле или на созвездии Большой Медведицы,[16] ведь донья Илюминада казалась ему существом почти бесплотным – она была как невесомый блуждающий огонек, который слабо мерцает в туманной дали, на границе с потусторонним миром, тихо освещая незримую могилу усопшего супруга.
Но Колас продолжал настаивать: дядюшка непременно должен жениться на донье Илюминаде.
Хуан-Тигр не мог вымолвить ни слова. Позеленев, он тяжело дышал, вытягивая и втягивая свою словно резиновую шею, землисто-морщинистая кожа которой была похожа на носорожью. По всем этим признакам, неминуемый приступ гнева должен был вот-вот разразиться: сжав кулаки и зажмурив глаза, Хуан-Тигр несколько раз топнул ногой по полу и наконец промычал:
– Не мели чепухи, а не то я тебе язык вырву.
Колас уже давно привык спокойно переносить порывы дядюшкиного гнева: шквал всегда бывал шумным, но, как правило, тут же и утихал. Теперь же, выслушав эту смехотворную угрозу и воспользовавшись тем, что глаза Хуана-Тигра пока закрыты, Колас многозначительно и загадочно улыбнулся.
