Хрустальный грот - страница 2
— От тебя шума, как от целого кавалерийского отряда — заметил он.
— Я не узнала это место. Все выглядит странно в тумане.
— Тебя никто не видел? Ты доехала благополучно?
— Вполне благополучно. Я не могла вырваться два дня. Они патрулировали дороги днем и ночью.
— Я догадывался об этом — улыбнулся он — Но ты все же приехала. Давай мне поводья.
Юноша отвел пони под деревья и привязал его там. Потом он обнял и поцеловал девушку.
Спустя какое-то время она оттолкнула его.
— Мне нельзя задерживаться. Я привезла вещи, так что если я даже не смогу приехать завтра… — Девушка замолкла. Она увидела седло на его коне, замотанные удила, притороченную дорожную сумку. Она резко уперлась руками в грудь юноши, но он еще крепче прижал ее к себе.
— Ах — молвила она — Я знала. Я знала, еще когда спала сегодня ночью. Ты уезжаешь.
— Я должен… Сегодня…
Она молчала целую минуту. Затем просто спросила:
— Сколько у нас времени?
Он не стал притворяться, что не понимает ее.
— Час-два, не больше.
— Ты вернешься — решительно сказала она — Нет. Не сейчас — остановила она его, заметив, что он хочет возразить — Мы уже все сказали, и на разговоры не осталось времени. Я лишь имела в виду, что с тобой ничего не случится и ты благополучно возвратишься, я знаю, что говорю. У меня было Видение. Ты вернешься.
— Мне не нужно Видение, чтобы знать это. Я должен вернуться. И тогда, возможно, ты послушаешь меня…
— Нет — она снова перебила его, почти сердито — Это не имеет значения. К чему все эти разговоры? У нас остался всего один час, а мы тратим время попусту. Пошли.
Он уже вытягивал усыпанную драгоценными каменьями булавку, которой был заколот плащ. Потом он обнял девушку и повел ее к пещере.
Голубь
1
Когда мой дядя Камлах вернулся домой, мне исполнилось шесть лет.
Я хорошо помню, каким увидел его впервые — высокий молодой человек, вспыльчивый, как и мой дедушка, с голубыми глазами и рыжеватыми волосами, которые казались мне такими красивыми, как и у моей матери. Он появился в Маридунуме сентябрьским вечером перед заходом солнца, в сопровождении небольшого отряда. Поскольку я был совсем маленьким, то находился вместе с женщинами в длинной старинной комнате, где они пряли и ткали полотно. Моя мать сидела в сторонке, за ткацким станком. Помню ее одежду: темную с зеленым орнаментом по краю. Я играл подле нее на полу, переставляя пальцы, словно ножки человечков. Солнце бросало косые лучи сквозь окно, расплескивая продолговатые ярко золотистые лужицы по потрескавшемуся мозаичному полу. За окном монотонно гудели в цветах пчелы, и их равномерное клацанье и стук в полумраке комнаты навевали сон. Женщины вполголоса переговаривались, склонившись над прялками, а Моравик, моя нянька, спала на своем табурете в одной из лужиц солнечного света.
Когда с подворья донеслось бряцанье, а затем и крики, все прялки вдруг остановились, а с ними умолкли и мастерицы. Моравик захрапела и проснулась, в недоумении оглядываясь вокруг. Моя мать сидела очень прямо, вскинув голову и прислушиваясь. Она уронила свой челнок. Я заметил, как ее глаза встретились с глазами Моравик.
Я был на полдороге к окну, когда Моравик резко окликнула меня; в ее голосе прозвучало нечто, заставившее меня остановиться и покорно вернуться к ней. Она занялась моим внешним видом: одергивала тунику и приглаживала волосы, из чего я понял, что нас посетил важный гость. Меня взволновало и одновременно удивило то, что меня, видимо, собирались представить ему, поскольку в те дни меня старались не выставлять напоказ. Я терпеливо ждал, пока Моравик с трудом расчесывала мои непокорные вихры, перебрасываясь с моей матерью у меня над головой тихими репликами, из которых я ничего не понял. Впрочем, я и не прислушивался. Мое внимание было приковано к топоту копыт во дворе и крикам мужчин, язык которых не был ни валлийским, ни латынью, ни кельтским, а походил на говор Малой Британии, понятный мне потому, что моя няня Моравик — родом оттуда, и я говорил на ее наречии так же свободно, как и на своем родном языке.
Я услышал громкий смех моего деда и другой голос, вторивший ему. Затем, наверное, дед увел гостей в дом, потому что голоса стихли, и снаружи слышались только бряцанье сбруи и топот лошадей, которых уводили в конюшни.
