I. Итак самодержцем становится зять покойного Роман, Аргиропул по названию рода[1]. Новый император считал свое правление только началом цепи и, поскольку царская семья потомков Василия Македонянина[2] со смертью тестя Константина прекратила существование, думал о продолжении рода. Он рассчитывал не только править сам, но и передать власть наследникам; в действительности же, прожив очень недолгое время, да и то в болезнях, он скоро испустил дух, о чем я расскажу подробно дальше. Отныне мое историческое повествование станет более детальным. Ведь император Василий умер, когда я был младенцем, Константин – когда я только изучал начатки наук, рядом с ними я не находился, их не слышал и не знаю даже, видел ли, – в детской памяти такого случая не сохранилось. Романа же я сам видел, а однажды и разговаривал с ним. Поэтому о первых двух императорах я рассказывал с чужих слов, этого же опишу сам, ни у кого никаких сведений не заимствуя.
II. Этот муж был воспитан на эллинских науках и приобщен к знаниям, которые доставляются наукой латинской[3], отличался изящной речью, внушительным голосом, ростом героя и истинно царской внешностью. Однако о знаниях своих мнил много больше, чем они заслуживали; мечтая к тому же уподобить свое царствование правлению знаменитых древних Антонинов, мудрейшему философу Марку и Августу[4], он посвятил себя двум занятиям: наукам и военному делу, но в последнем был совершенно невежествен, науки же знал поверхностно и неглубоко. Самомнение и напряжение сверх меры сил души ввели его в заблуждение в вещах весьма значительных. Тем не менее он раздувал любую тлевшую под золой искру мудрости и собрал все ученое племя – я имею в виду философов, риторов и всех тех, кто занимались или, по крайней мере, считали, что занимаются науками.
III. То время произвело на свет немногих ученых, да и те дошли лишь до преддверия аристотелевской науки, а из Платона толковали только о символах, не знали ничего сокровенного и того, о чем рассуждают люди, знакомые с диалектикой и наукой доказательств. Не имея четких понятий, царь ложно судил об этих философах. Хотя предпосылки проблем были заложены еще в наших священных речениях[5], большая часть трудных вопросов так и осталась без решения, они же искали, как совместить целомудрие и зачатие, деву и плод[6], и исследовали предметы сверхъестественные. И вот его царствование приняло тогда философское обличье, но было это маской и притворством, а не исканием и познанием истины.
IV. Едва успевал Роман произнести несколько слов, как вновь обращался к щитам, заводил речь о поножах и панцирях; ведь намерением его было разгромить всех варваров, восточных и западных, и хотел он их не словом покорить, а оружием одолеть. Если бы эти две страсти были не баловством и хвастовством, а истинным стремлением, он принес бы немало пользы государству, но дальше намерений он не пошел; более того, возбудив радужные надежды, сам же их, можно сказать, и разрушил своими делами. Однако мой рассказ, не миновав еще и введения, уже поспешно стремится к концу – вернемся же к истокам правления Романа.
