Особи среднего рода Якова не вдохновляли. Но любопытство раздражало нутро, а тяга к эксперименту мешала спать. А без сна и мысли убогие. Потому, не найдя предмета для опыта где-то еще, замыслил он рискнуть на себе.
«Не собрать мне исходников для бессмертия… — ну и слава Богу! Как получится — тем и попользуюсь. Остальное — в записи. Пасьянсы — они как память о силе природной: размышляй да складывай. Одно знай — меру!» — так Яков то уговаривал себя, то разубеждал.
И уж совсем было собрался с духом, как подвернулась ему работа. Нужная работа — наборщиком в типографию. «Бог отвел. В другую сторону отвел», — решил Яков.
…И еще прошло время. И другая война успела наследить.
— Вот что я подумал, Фрося. Надо бы дело наше на все случаи увековечить.
— А надо ли? Кто не знает сочетания, беды натворит. И себе, и людям повредить может.
— Потому и хочу на карточки пропечатать. Сделаю их одного размера. И по узору в уголке приставки выделю.
— Лихо придумал: так ведь кто с головой — для себя и выберет. Пусть не жизнь, так здоровье.
— Фрось, а Фрось, Николаю сказать надо.
— Надо — так скажем. А что ему печатное-то? Слепым ведь с войны пришел.
— Скажем. У него в памяти — как на карте. А что слепой, оно и к лучшему. Как резерв у нас будет. Никто из чужих к нему не пристанет.
Яков привычно закрыл типографию. Сегодня ничто не мешало «душепротивной», как он называл ее, работе. Очередной типографский пасьянс готов. И лучше всего он сгодится для тех, кто родился в каждом из четных лунных месяцев. «А там, — думал Яков, — хоть сто лет пройдет, — грамотный да смекалистый найдет для себя лекарство. Ох, чую, недолго мне коптить небо. Жаль забирать с собой дело предков-то. Да чего печалюсь? Вон, и Фрося знает, и Варвара, и Николай. Хоть и убог Николай, да хитер. Память у него цепкая. Даже пугает. Для нашего дела именно такая память и нужна. Находка, одним словом, а не память».
— Мужик, ты чего бубнишь?
— Прости, сынок, — задумался, — Яков опять не заметил, что говорит сам с собой.
— Может, дедуль, согреемся? У меня есть.
— Иди с богом. Мне домой.
— Что, ждут? Поздненько у вас в типографии задерживаются. Или ты там сторожем каким?
— Иди, иди. Никаким не сторожем. Работа срочная, вот и припаздываю.
Парень не отставал. Яков не понимал, что прилепился-то: ни денег в карманах у Якова, ни вида богатого.
— Ну-ка, дедуль, разожми пальцы, дай глянуть, что из типографии прешь.
— Да в своем ты уме, дурень? Ну похож я на вора? Гляди: бумажки здесь. Кому они нужны?
— Что за бумажки? Чего держишься так за них?
— Да ничего. Печатали да испортили. Ерунда какая-то пошла, вот и несу домой на растопку. Сыро ведь, дрова не сразу схватываются. Нельзя, разве? Смотри: ерунда спечаталась, — Яков махнул перед глазами одной из карт пасьянса.
Парень успел заметить несколько слов. Действительно ерунда. В одной куче и мед, и почки березовые, и головастики лягушачьи. Тьфу, мерзость. Действительно, ерунда.
Яков пришел домой напуганным и притихшим.
— Что, в типографию кто нагрянул после работы? — встревожилась Фрося, но засуетилась с ужином и не дослушала ответ.
Ужинали при керосиновой лампе. Второй день не давали электричества. Теплый свет лампы успокаивал и вводил в дрему.
Поковыряв картошку, Яков запил киселем кулебяку.
— А борща не осталось?
— Есть борщ. Да ты ведь не ешь первое по ночам. Стряслось что? На тебя на злого всегда жор накатывает.
Фрося поставила разогреть борщ, придвинула стул и наконец приготовилась выслушать брата.
Яков сбивчиво рассказал и про парня, и про страхи свои, и про то, как пришлось придуриваться для виду. Закончил рассказ, уже отхлебывая обжигающий борщ и заедая его кулебякой.
— Возьми хлеб. Не жирно ли с кулебякой борщ хлебать?
— Да ну тебя! Кусок пожалела для брата. Сдохну, кто тебе на этот кусок заработает? Или опять в мракобесие ринешься?
Яков в сердцах замахал руками, вспомнив испуг по дороге домой и темные предчувствия о кончине или болезни. Да… Что-то должно произойти. Все идет к переменам. И перемены эти, видать, не к лучшему.
Яков перебирал исходники. С тех пор как он приспособил свое типографское место для того, чтобы время от времени обновлять схему только ему привычных и понятных соотношений, на душе становилось полегче. Годы давали о себе знать: мол, коль не хочешь омолаживаться сам, так хоть о других подумай — зашифруй или в кроссворд заложи, только сохрани.
