Хроники - страница 46

, например, – и он принялся расспрашивать, в каких местах я играю (я ушел на покой и жил отшельником, но говорить этого не стал). Он рассказывал о движении за гражданские права, сказал, что его отец – активист и всегда стоял на стороне побитых собак: сам Фрэнк-младший себя такой чувствовал. Он казался довольно умным – ничего фальшивого, наносного или показушного. В том, что он делал, была некая легитимность, и он знал, кто он такой. Беседа текла дальше.

– Как бы ты себя чувствовал, – спросил он, – если бы побитая собака оказалась сукиным сыном?

– Не знаю, – ответил я. – Наверное, не очень хорошо.

Сквозь стеклянную стену открывалась захватывающая городская панорама. С шестидесятого этажа город выглядел иным миром.

Через некоторое время я купил красный цветок жене – прекраснейшему существу в мире женщин, – мы встали и попрощались с Фрэнком.

Через некоторое время пришел ответ от Маклиша – у Арчи имелись вопросы. Я так и знал. Он снова пригласил меня к себе: мы могли бы подлечить композиции, вправить их в пьесу и все обсудить еще раз. Без лишних раздумий я прыгнул за руль нашего длинного четырехдверного «форда»-универсала и отправился к Арчи по сельской Новой Англии. Но даже за рулем, не отрываясь от дороги, я не мог выкинуть из головы лязг мыслей. Я чувствовал себя птицей в клетке, беженцем, пока мчался зигзагами по извилистым шоссе, словно везу труп через границы штатов и меня в любой момент остановят.

Я включил радио. Джонни Кэш пел «Мальчик по имени Сью»[99]. Когда-то Джонни застрелил человека – только ради того, чтобы посмотреть, как тот умрет. А теперь говорил, что не может отделаться от женского имени, которое дал ему отец. Джонни тоже старался поменять себе имидж. В остальном я не видел особого сходства между своей ситуацией и чьей бы то ни было – не уходило ощущение почти полной изоляции, я был наедине с собой и моей маленькой, но растущей семьей перед лицом фантастического мира черной магии.

Мое внимание привлекла одна интригующая штука: в мире бокса Джерри Куорри в Окленде сразился под фанфары с Джимми Эллисом. Эллис действовал в духе «беру деньги и иду домой» – бокс для него был работой, не больше и не меньше. Ему нужно было кормить семью, и его не интересовало, станет он легендой или побьет какой-нибудь рекорд. А Джерри Куорри, белого боксера, превозносили везде как Великую Надежду Белых – обозначение одиозное. Отец Джерри приехал в Калифорнию на товарняке, и сыну все это было без надобности. Белые «комитеты бдительности»[100], собравшиеся его поддерживать, Куорри не задевали. Да и напряженная атмосфера, которую они создавали, его не трогала – он не принимал их фанатичной преданности и не поддавался безумию, что вокруг него вихрилось. Никаких трюков ему не требовалось. Я чувствовал родство с обоими – с Эллисом и Куорри, – и проводил аналогию между нашими ситуациями и реакциями на них. Как и Куорри, я не собирался признавать себя эмблемой, символом или представителем, и, как Эллису, мне следовало кормить семью.

Я катился дальше ярким осенним днем, и пейзаж вокруг сливался в один бледный мазок. На какую-то минуту я ощутил, что двигаюсь кругами. Через некоторое время въехал в Массачусетс и снова оказался у Арчи. То же, что и раньше, – меня провели по деревянному мостику, по тропинке, вдалеке – высокое сухое дерево, от ствола торчат ветви, все очень безмятежно, очень живописно. Я пересек овраг, заполненный гниющей листвой, от обломков породы отражались лучи дистиллированного света; прошел по сухому скальному хребту, что вел к двери. Миновал вывеску, прислоненную к стене: деревянную доску с месонитовым покрытием, выкрашенную автоэмалью и масляной краской под цвет стен, с пластиковыми буквами. Снова пришлось ждать, смотреть в окно на этот прохладный овраг, на чистый ручей и полевые цветы. В комнате опять было расставлено множество цветов – темно-лиловых, похожих на папоротники, грубых на ощупь, голубых с белыми сердцевинками: их бутоны курчавились на кончиках и походили на скрипки… В комнату вошел Арчи и тепло меня приветствовал – будто встретил старого друга; интересно, он снова заговорит о серьезном? Но болтать попусту ему не хотелось.