Хроника великого джута - страница 85
«Я был очень удивлен тем, что Жумабаева печатают, – ведь, наверное, не один я знал, что собою представляет этот человек!..»
Товарищ по партии пояснил возмущенному Сабиту:
«Что ж, бывает и хуже. Ты же знаешь, как три вождя Алаш-Орды: Букейханов, Байтурсунов и Дулатов – боролись в рядах армии Колчака против советской власти. Не знаю, где Букейханов и Дулатов, но Байтурсунов сейчас народный комиссар просвещения Казахской республики. Говорят, он член РКП (б).
– Куда же все смотрят?! – возмущаюсь я. – Их расстрелять всех надо!
– Нельзя, дорогой! Прямых улик нет…».[218]
Разительные перемены произошли в джигите за какие-то три года советской власти: уже готов был поставить к стенке своего бывшего учителя и еще двух литераторов. А ведь сам поэт…
И, наконец, еще одна встреча, описанная в главе «По ленинскому пути», с подзаголовком «Рождение нового».
Что же за новое зарождалось на казахской земле в начале двадцатых годов? Судя по воспоминаниям Муканова, – жестокая идеологическая борьба в литературе. Впрочем, для страны это явление было отнюдь не новым: с большевиками пришла в культуру свирепая классовая бойня, питаемая известным принципом: «А тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас».
Молодой Сабит Муканов снова в Петропавловске, куда его послали учиться в совпартшколу. Вместе с начальником местной милиции Мукатаем Жанибековым по кличке Угар и тремя другими коммунистами он входит в «мусульманскую» партячейку при киргизско-татарском клубе. Предоставим слово автору мемуаров:
«Вскоре Киртатклуб стал настоящей ареной идеологической борьбы. Буржуазные националисты, алашординцы не сидели сложа руки и старались осуществлять свое влияние через литературные вечера и концерты. На одном из таких литературных вечеров известный алашординец поэт Магжан Жумабаев прочитал свои новые стихи: там было и произведение в паназиатском духе – «Пророк», и в пантюркистском – «Брату!», и националистические стихи «Пожелтевшая степь». Среди слушателей Магжана преобладали нэпманы.
Мы обсудили этот случай на собрании ячейки. Кто-то сказал:
– Запретить Жумабаеву выступать со своими стихами нетрудно, а чем заменить? Есть ли у нас хорошие стихи на советские темы?
Я назвал несколько фамилий молодых поэтов, начавших писать в большевистском духе.
– В таком случае сделаем вот так, – предложил Угар. – Как я слышал, этот Жумабаев собирается на днях устроить еще один вечер. Нам нужно заранее подготовить своих поэтов и на этом вечере организовать ил выступление. А выступление Жумабаева я предлагаю сорвать.
– Но если он захочет читать стихи? – спросил кто-то.
– Не захочет! – многозначительно ответил Угар.
– А свобода слова?
– Если ты так болеешь за свободу слова, то вытащи из могилы Колчака и тащи его на трибуну! – рассердился Угар.
– Колчак-то сдох, а Жумабаев живой! – не унимался тот.
– Уж не думаешь ли ты, что и сейчас мало людей, желающих возвращения монархии или белогвардейщины? О-го-го-го! Сколько их еще осталось! Дай им свободу слова – они тебе наплетут! Нет, друг мой, свобода слова у нас не для этого! Запомни: для контрреволюционной агитации ее нет! Свобода слова для трудящихся, а не для врагов!..
Все знали пылкий и горячий нрав Угара. Некоторые даже побаивались, как бы он не натворил бед, но большинству понравились его предложения, и они были приняты.
Клубные завсегдатаи, в том числе и поклонники Жумабаева, откуда-то узнали, что очередной вечер не будет обычным. Зрителей собралось много. Среди них мелькали петропавловские нэпманы. Раздался звонок. Обладатели билетов до отказа наполнили зал. Забиты были даже все проходы между рядами. Кто-то с шумом ломился в уже закрытые двери, но на этот шум никто не обращал внимания.
Несколько наших молодых поэтов, приготовившихся выступать на вечере, по предложению Угара собрались за сценой. Там же оказался и Магжан Жумабаев. Насупившийся, с опущенной головой, он стоял отдельно от них. Вероятно, в предчувствии неприятностей его довольно красивое лицо было искажено гримасой. Я вышел в коридор.
