Наши разговоры вертятся главным образом вокруг войны… Огромная европейская война… должна провести определенную линию между временем до войны и после нее» .[18]
12 января 1915 года – ей же:
«…Второй день я на отдельной квартире. Не думай, что после ссоры с Ж. Ничего похожего. Мы по-прежнему нераздельны. Но отдельные квартиры все же лучше. У нас была общая квартира из двух крошечных комнаток. Заниматься приходилось в одной, ибо вторая, кухня, очень неуютная. Привычки у нас неодинаковые. Он ложится всегда регулярно в 12 часов. Я же и раньше, но обычно часа на два позже. Он не может спать. Я уходил на кухню… Но и это мешало… Частенько заговаривались по нескольку часов… По-прежнему обедаем и ужинаем вместе, и все хозяйство общее, как и раньше» .[19]
Вскоре переписка не понадобилась. Клавдия Петровна приехала к мужу, и они поселились в Монастырском, зажили семьей. «Здоровье его в Селиванихе постепенно улучшилось, – вспоминала она, – хотя и здесь жизнь была несладка. Продукты стоили невероятно дорого, мизерного пособия едва хватало на полуголодную жизнь… Хлеба, круп, овощей ссыльные почти не имели, не было иного мяса, кроме оленины, не было яиц, муки. Редкостью считалось масло, картошка, молоко. Трудно было достать сахар, соль, спички, табак».[20]
С молоком и маслом чуть позже наладилось: Свердловы обзавелись коровой.
«Неизменно бывали у нас Яков Ефимович Боград, Борис Иванов, Жорж Голощекин, который вслед за Яковом Михайловичем перебрался из Селиванихи в Монастырское… и др. ссыльные. Часто после серьезных бесед и лекций мы шли всей гурьбой в тайгу… В морозной тиши лились широкие, вольные русские песни или гремели боевые гимны революционного пролетариата той поры, из которых мы особенно любили «Варшавянку», «Красное знамя»[21]
Ссыльных набралось в Монастырском пятнадцать – двадцать человек, и дом Свердловых стал центром их политической учебы. Б.И. Иванову запомнилась встреча нового года:
«Мы – я, Долбешкин, Булатов, Голощекин, Боград, Яков и Клавдия Свердловы, Валентина Сергушева, Иван Петухов и другие – сегодня встречаем 1916 год. Сегодня Яков Михайлович у нас за главного повара. Сотни три пельменей из оленьего мяса стоят готовые к варке в сенях его дома. Два стола в его комнате накрыты газетной бумагой, и на них аппетитно блестят мороженые омули, оленина. Два чайника с кирпичным чаем готовы…
…Новогоднюю встречу открыл Яков Ефимович Боград. Он не только старше всех… он доктор философии и математических наук.
– Товарищи! – звучит его бас. – Царь Николай и свора его палачей желали бы заморозить нас в этих туруханских снегах, но мы живы и встречаем этот кровавый военный год полные бодрости и надежды на светлое будущее…»
Краснословен был Яков Ефимович! И для Пышного словесного образа, несмотря на свой почтенный возраст и философское звание, маленько привирал. Не мог же он в самом деле думать, что монарх всерьез озабочен тем, чтобы заморозить в туруханских снегах полтора десятка ссыльных, о существовании которых он наверняка и не подозревал. Да и «свора палачей» на поверку явно не оправдывала злодейского качества, ибо мягкотело дозволяла своим «жертвам» спокойно пировать за праздничным столом. Как показало время, никого из них так и не уморили сибирским холодом. И, трезво рассуждая, с чего было-то терять бодрость в этот «кровавый военный год»? Другим приходилось в эти же самые часы мерзнуть в окопах под пулями врага, а тут сидели себе в теплой избе и попивали чаек под весьма плотную закуску.
Обстоятельства сложились таким образом, что не император Николай II решал вопрос об их жизни и смерти, а наоборот. Через три с половиной года двое из сидевших за праздничным столом определили участь бывшего российского государя и его семьи.
Еще через четырнадцать лет, когда давно наступило «светлое будущее», о коем мечтал Яков Ефимович Боград и его сотрапезники, – тоже зимой, накануне нового, 1933 года, в одном из многочисленных колхозов, носящих имя Я.М. Свердлова, находящемся в семи километрах от г. Аулие-Ата, на земле Казахстана, где полновластно царствовал Ф.И. Голощекин, не осталось в живых почти ни одного человека. Умерли от голода и холода. А, казалось бы, южные края – не туруханская земля. В соседнем ауле доходил последний его житель – казахский парень, питавшийся в последние дни человечиной. В голодном безумии он зарезал женщину и перед смертью сознался в этом откуда-то наехавшей комиссии. Мор косил десятки тысяч людей на казахской земле, во многих областях России, на Украине, в Средней Азии и в Сибири. А, между прочим, жертвы голода не были преступниками. Ни уголовными, ни тем более политическими. И жили не изгнанниками за тысячи верст от родного дома, не в приполярной тайге, а на своей собственной земле…
