— Милорд! — крикнул Слит с берега.— Мы готовы к переходу!
— Есть еще новость,— добавил Тунигорн.
— Пойдем, расскажешь, когда станем переправляться.
Они поспешили к плавунам.
Ветер теперь дул безжалостно, и деревья склонялись почти до земли под его напором. Карабелла, находившаяся рядом с Валентайном, споткнулась и, наверное, растянулась бы, не подхвати он ее. Валентайн обнял девушку одной рукой — она была такой хрупкой, изящной, что, казалось, любой порыв ветра мог унести ее.
— Вести о большом хаосе дошли до Пилиплока как раз тогда, когда я собирался отъезжать,— сказал Тунигорн.— В Хинторе человек по имени Симпетурн — проповедник округа — объявил себя Коронованным, и народ бурно приветствовал его.
— А! — вырвалось у Валентайна, будто его ударили в живот.
— Это не все,— продолжал Тунигорн.— Еще один Коронованный объявился в Дулорне — говорят, гайрог по имени Ристимаар. И нам стало известно еще об одном в Ни-мое, хотя его имя не дошло до меня. Сообщается также, что по меньшей мере один лже-Понтифик появился в Велатисе, а, возможно, и в Караболе. Более точно мы не знаем, милорд, поскольку каналы связи стали доставлять массу хлопот.
— Я так и думал,— сказал Валентайн ледяным тоном.— Бог, по всей видимости, повернулся к нам спиной. Государство рушится. Само небо раскалывается и падает на нас.
— В плавун, милорд! — заорал Слит.
— Слишком поздно,— пробормотал Валентайн,— теперь нам не будет прощения!
Когда они вскарабкались в аппараты, буря уже неистовствовала над ними. Сначала наступило мгновение странного затишья, будто сама атмосфера покинула это место в ужасе от обрушившегося ветра, забрав с собой всю способность передачи звуков, но в следующее мгновение донеслось что-то похожее на гром, только прозвучавшее глухо и без резонанса. И следом ворвалась буря, свистящая и рычащая, наполняющая воздух мраком песчаного смерча.
Валентайн был уже в плавуне, рядом, прижавшись к нему,— Карабелла и за ней Элидат. Аппарат неуклюже развернулся и, громыхая, как огромный аморфибот, нехотя поднялся с дюны, где он дремал, проехал к реке и двинулся над водой.
Наступила темнота, и в ней возникла фантастическая мерцающая сердцевина пурпурно-зеленого света, который, казалось, был зажжен трением потоков воздуха. Река стала совершенно черной, и ее поверхность встревоженно рябила и вспухала, когда неожиданные катастрофические перепады давления то вздымали, то вдавливали ее. Песок обрушивался вниз неистовыми циклоническими брызгами, забивая воронки кипящей воды. Карабелла задыхалась от удушья. Валентайн сопротивлялся подавляющей его головной боли. Плавун дергался и возносился вверх, неуправляемый; нос поднимался и шлепался о воду и снова поднимался и снова шлепался — фвак, фвак, фвак! Каскады ниспадающего песка вырисовывали узоры таинственной привлекательности за окнами, но вскоре стало практически невозможно разглядеть что-нибудь в них, хотя у Валентайна было смутное ощущение, что плавун слева от них стоял на корме неподвижно, балансируя в невозможном положении одно застывшее мгновение, прежде чем погрузиться в воду.
Потом все исчезло, стало невидимым, и единственные звуки, которые можно было услышать, были рев ветра и нескончаемый барабанный стук песка о корпус плавуна.
Странное усыпляющее головокружение начало овладевать Валентайном. Ему казалось, что плавун кружится ритмично вокруг своей горизонтальной оси, судорожно дергаясь из стороны в сторону все время усиливающимися толчками.
Очень может быть, подумалось ему, наземные роторы теряли то незначительное преимущество, какое имели они, на неистово раскачивающейся поверхности реки, пройдет несколько секунд — и мотор заглохнет.
— Эта река проклята! — сказала Карабелла.
Да, так это казалось. Река была под каким-то темным заклятием. Или же, подумалось Валентайну, Стейч сама была злым духом, который добивался его роковой гибели. И теперь они все утонут. Река, у которой Валентайн уже был однажды, но которая каким-то образом позволила ему пробиться к спасению, все это время ждала своего второго шанса. И вот шанс представился…
Впрочем, теперь это уже не имело значения. В Заключительном анализе действительно все равно. Жизнь, смерть, мир, война, радость, печаль — все было одно и то же, все оказывалось словами, не имеющими смысла, всего лишь звуками, пустой шелухой.
