Когда удлинились полуденные тени, Деккерет почувствовал, что начинает задремливать и соскальзывать в сон. Он боролся, боясь невидимых захватчиков душ, и отчаянно старался держать глаза открытыми, глядя в темнеющее пространство и вслушиваясь в гудящие и бормочущие звуки пустыни, но так и не мот перебороть естественную усталость измученного тела. Он погрузился в сон, не в послание от Властительницы или от неведомой темной силы, а просто в сон. А потом кто-то потряс его за плечо — урун, с трудом узнал Деккерет. Соображал он медленно, в голове шумело, губы потрескались, спина болела. Наступила ночь, и его спутники готовились к отъезду, сворачивая лагерь.
Урун подал Деккерету чашу с каким-то освежающим густым бледно-зеленым напитком, и он осушил ее одним глотком.
— Вставайте,— сказал урун.— Пора ехать.
Пустыня снова изменилась, сделавшись темно-красной и грубой. Очевидно, здесь случались гигантские землетрясения. Почва была перемешана с колоссальными плитами каменистого ложа, которые громоздились друг на друга под самыми невероятными углами. Через эту зону хаоса вел только один путь — широкое русло давно высохшей реки, чье песчаное ложе петляло долгим и приметным изгибом между разломанных и растрескавшихся скал. В небе повисла полная луна, и свет ее по яркости почти не уступал дневному. Пейзаж не менялся и после того, как флотер одолел несколько миль, казалось, будто машина застыла на одном месте. Деккерет повернулся к Баржазиду:
— Сколько нам еще добираться до пастбищ?
— Пустыню от них отделяет ущелье. Оно вон там.— Баржазид указал на юго-восток, где терялось высохшее речное русло меж двух скалистых пиков, торчавших из земли, словно кинжалы.— За Маннеракским ущельем климат совершенно иной. К дальней стороне горного кряжа по ночам подкатываются морские туманы с запада, и земля там зеленая, вполне пригодная для выпасов. Утром мы доберемся до ущелья, через день пройдем его, а к Дню Моря вы будете отдыхать в Цузун-Каре.
— А вы?— поинтересовался Деккерет.
— У нас с сыном есть еще кое-какие дела. Мы вернемся за вами позже. Сколько вам надо,— три дня, пять?
— Пяти дней вполне достаточно.
— Хорошо. А потом поедем обратно.
— Этим же путем?
— Другого нет,— ответил Баржазид.— Вам, наверное, уже объяснили в Толигае, что остальные дороги к пастбищам закрыты. Боитесь? Из-за снов? Но если вы не станете бродить по пустыне, вам нечего опасаться.
Замечание выглядело разумным. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы пережить поездку, но вчерашний сон оказался слишком мучительным, и он без особой радости ждал следующего.
Когда они на другое утро разбили лагерь, Деккерет ждал в тревоге. В первый час отдыха он заставлял себя не спать, вслушиваясь в потрескивание скал, накалявшихся полуденным солнцем, до тех пор, пока усталость не окутала сознание темным облаком.
И едва сон охватил его, он понял, что это только начало, ведущее к чему-то еще более страшному.
Сначала пришла боль — ноющая, острая боль, затем, без какого-либо намека на переход, взрыв ослепительного света в голове заставил его закричать и стиснуть виски. Но похожий на агонию спазм быстро прошел, и он ощутил мягкое присутствие Колатор Ласгии, успокаивающей его и баюкающей на своей груди. Она качала его, что-то бормоча, и утешала до тех пор, пока он не открыл глаза и не сел, оглядываясь по сторонам. И увидел, что он не в пустыне, и вообще не в Сувраеле. Вместе с Колатор Ласгией они находились на какой-то прохладной поляне в лесу, где гигантские, деревья с абсолютно прямыми стволами, покрытыми желтой корой, поднимались на непостижимую высоту, и быстрый поток, усеивая все вокруг брызгами, метался и ревел почти под ногами. За потоком земля резко опускалась, открывая долину, и в дальнем ее конце высилась огромная, серая с белым зубцом снежной вершины гора, в которой Деккерет мгновенно узнал один из девяти больших пиков Канторских Болот.
«Нет,— пробормотал он,— я не хочу!»
Колатор Ласгия засмеялась, и звенящий ее смех показался ему зловещим, похожим на звуки пустыни в сумерках.
«Но это сон, милый друг, и тебе придется принять его».
