— Моя мать здесь? Но я хотел поехать к ней завтра во Внутреннюю Обитель!
— Она сама приехала к вам,— невозмутимо произнесла Талинот Эсулда.
Эмеральдская комната была кабинетом, выполненным в зеленых тонах: стены из зеленого мрамора, полы из зеленого оникса, полупрозрачные зеленые стекла в окнах. Леди стояла посреди комнаты, между двумя огромными танигалиями в напольных вазах; Ее ослепительные цветы с металлическим зеленым отливом лепестков прекрасно гармонировали со стенами и полом, собственно в комнате больше ничего и не было из мебели: ни стола, ни стула. Валентайн быстро прошел к матери. Леди протянула навстречу ему руки, и когда кончики их пальцев встретились, он почувствовал знакомое трепетание — излучение энергии, исходящей от нее, ту святую силу, которая, как талая вода, копилась в ней все годы сокровенного контакта с миллиардами душ Маджипуры. Валентайн говорил с ней много раз во сне, но он не видел ее уже годы, и был не подготовлен к тем переменам, которые произвело с ней время. Леди все еще была прекрасна, прошедшие годы не смогли повлиять на это. Но возраст набросил на нее свою самую легкую вуаль, и блеск покинул ее черные волосы, и немного ослабла теплота ее взгляда, а кожа, казалось, была слегка приспущена на ее плоти. И все же она несла себя, как всегда, величественно и, как всегда, она была чудесно одета — в белое платье, с цветком в волосах и серебряной диадемой на лбу, символом ее власти. Сочетание красоты и могущества, силы и безграничного сострадания.
— Мама! Наконец-то.
— Какая долгая разлука, Валентайн! Столько лет!
Леди мягко дотронулась до его лица., его плеч, его рук. Она касалась его своими пальцами с легкостью пушинки, но и это заставило его задрожать, такой огромной была энергия этой женщины. Он должен был напомнить самому себе, что все-таки она не богиня, а только тленная плоть, и рождена она была тоже тленной плотью. Что когда-то давно она была женой Главного Советника Дамиандина, что она родила двух сыновей, и он был одним из них. Когда-то еще ребенком, он устраивался у нее на коленях и, счастливый, слушал ее нежное пение, и это она мыла его, когда он приходил домой после игр. В детстве обиженный чьей-то несправедливостью, он бежал к ней, чтобы выплакаться на ее груди, и получал от нее утешение и мудрость. Очень давно все это было, ему казалось, что это было в чьей-то другой жизни. Скипетр Божий опустился на семью Главного Советника Дамиандина и поднял Вориакса на Трон Конфалюмы, этот же взмах Божьего скипетра обратил мать Вориакса в Леди Острова, и второй ее сын, Валентайн, ничем не выделенный тогда, заметил, что он с тех пор не может думать о ней, как просто о матери, ведь она, надев серебряную диадему, уехала на Остров и пребывала там в величественном ранге Леди. Утешение и мудрость, которые прежде она отдавала ему, она разделяла теперь со всем миром, который смотрел на нее с глубоким уважением. Даже тогда, когда следующий взмах того же самого скипетра вознес Валентайна на место Вориакса и он тоже оказался вне пределов сферы обыденности, возвысившись над простыми смертными, каким-то мифическим образом он сохранил свое благоговение по отношению к ней. Он не испытывал ничего подобного в отношении себя: Коронованный он или нет, Валентайн все равно не чувствовал того благоговения к своей особе, с каким отныне другие относились к нему или он сам к своей Леди.
И все же они поговорили о семейных делах прежде, чем обратились к более высоким вопросам. Он рассказал ей подробности, которые были ему известны о жизни ее сестры Галиары и ее брата Сейта из Сти, и о Дивисе и Миригане, и о дочерях Вориакса. Она спросила, часто ли Валентайн бывает на старых землях семьи в Халансе, и находит ли он счастливым местом Замок, и любят ли они с Карабеллой друг друга по-прежнему и близки ли они, как раньше. Напряженность в нем спала, и он почувствовал себя реально существующей личностью, каким-то неважным лордиком из Замка, любезно посетившим свою мать, которая поселилась в далеком краю и по-прежнему с нетерпением ждет новостей из дома. Но им было невозможно надолго уйти от истинного своего положения, и когда беседа начала становиться несколько искусственной, натянутой, он произнес каким-то другим тоном:
