Противники вовсе не лишали его центрального отопления, как и не отключали ему — хотя и грозились — электричество. Свет у него был до самого конца. Чтобы отстранить кого-либо от власти, недостаточно отрезать съежившийся аппарат от финансового центра и уговорить охрану не вмешиваться в происходящее.
Тяжелая работа по пристойному демонтажу Советского Союза и достижению договоренности между военными и российским правительством досталась американским визитерам. Госсекретарь урегулировал вопросы кончины общества, словно нотариус.
— Правда ли, что Горбачев, смертельно уставший — ведь с августа он, в сущности, так и не смог восстановить свой привычный темп, — без конца разговаривал по телефону, пока не заработал нарушение слуха?
— Да, он перестал слышать тем ухом, у которого обычно держал трубку.
— Он не менял ухо?
— Нет, всегда держал трубку у правого уха. Привычка.
— И этим ухом уже ничего не слышал?
— Это был конец.
— Конец? Полный? Истощение нервной системы?
— Просто оглох на одно ухо. Он твердил, что постоянно слышит какое-то шипение.
— А врачи были?
— Нет. Не явились на службу. Мы обходились домашними средствами. Аспирин, отдых. Осаждавшие не должны были знать о слабости президента.
— Когда он поправился, что он стал делать?
— Он хотел спасти все вместе. Сохранить империю. Но он не хотел использовать войска.
— А стали бы ему войска подчиняться?
— Уж как-нибудь. Он ведь был президентом. В азиатских республиках было достаточно военных сил, не подчинявшихся «осаждавшим» президента в России. Можно было бы приказать перебросить по воздуху мотопехотную дивизию, десантников и прочее. Он этого категорически не хотел. Он отказывался даже угрожать этим.
— Стал ли он пользоваться своим левым ухом?
— Да, после того как немного пришел в себя. И еще он начал понемногу есть. А то он об этом совсем забыл.
— Зачем он так много звонил по телефону?
— Он искал связи. Он искал, минуя телефонную подстанцию, ту центральную структуру, которой мог бы командовать непосредственно, но с которой он в последние годы общался только опосредованно. Он говорил, словно блуждая в лабиринте.
— Ведь мятежом был охвачен только тонкий слой самого высшего руководства?
— Да. На местном уровне все сохранялось по-прежнему. Телефонная дуэль.
— Двенадцать дней подряд.
— Если бы он знал, как устроены линии связи, он еще мог бы изменить ситуацию. Полномочия у него были.
— Ему бы надо было переговорить с судьями. В том порядке, в каком они вызывают доверие и в каком они сами стали бы делать запросы. Кто-то должен был для него все это разузнать. Мы делали, что могли. В старом аппарате, существовавшем до июля 1991 года, мы бы знали, что делать. Теперь мы уже и сами не понимали, что к чему.
— То есть осаждавшие, русское правительство, лучше разбирались в ситуации?
— Совсем не лучше. Просто им было достаточно меньшего количества контактов. Их дело было только разрушать. Никто не проверял новую реальность. Все надеялись на новый курс. Он обещал добычу. А Горбачеву приходилось строить свою коалицию на отречении. Самое большое, что он мог обещать — повышение.
— Был ли у него шанс?
— Был бы, если бы он сразу же по возвращении из Крыма с самого начала вел все телефонные переговоры и устанавливал контакты сам. Ему пришлось бы завести личную телефонную книгу на тысячу страниц. Тот, кто занимает высшие посты, не может сам поддерживать в такой сложной империи телефонную связь.
— Когда оборвалась эта борьба?
— Шестнадцатого декабря к вечеру он бросил телефонные разговоры.
— Отчаяние?
— Просто слишком устал.
— Где он сидел?
— У себя в кабинете. Попросил принести кофе.
— И что потом? Делал какие-нибудь заметки?
— Начал записывать кое-что для книги воспоминаний. Тогда мы поняли: все кончено.
— Два часа спустя визит Ельцина и президент был вывезен из Кремля?
— Да. Но Ельцин не появился. Он сообщил о своем визите и не появился. Президент сел в подъехавшую машину.
— Разрешили ли ему взять личные вещи?
— Нет, ничего.
— Сложил ли он полномочия как президент?
— Он считает, что нет.
— Он и сегодня президент Советского Союза?
— Конечно.
— Дворцовый переворот, не правда ли?
