Клюге, напротив, видит в бездне спасительную дорогу к открытому счастью — по крайней мере как возможность. Было бы наивным только поэтому приписывать Клюге «позитивную диалектику» и противопоставлять ее диалектике Адорно, если бы даже она и была действительно ее противоположностью. Скорее более подобающим было бы назвать ее другой, светлой стороной негативной диалектики. В этом отношении труд Клюге по существу, а не только биографически или тематически, является частью традиции «франкфуртской школы», причем ее легитимной частью.
Александр Клюге родился («в сорочке») 14 февраля 1932 года в Хальберштадте на краю горного массива Гарц. Отец — земский врач, акушер, любитель оперы и временами — театральный врач. Стиль его жизни буржуазный, консервативный, но он против Гитлера и НСДАП, поскольку они опозорили буржуазные добродетели. В военные годы ребенок проводит много времени в местном кинотеатре, чаще всего, разумеется, на последних рядах балкона, чтобы этого никто не заметил. Поэтому он, как правило, мог только слышать фильмы, но не видеть. Этот опыт, которому он придает столько значения, получил свое продолжение в последние годы войны. Клюге со своей сестрой время от времени сидят под столом в гостиной, когда взрослые разговаривают о грозящих им бедствиях войны. Он мало понимает детали и соображения, но догадывается, что приближается что-то большое, значительное, страшное. Позднее Клюге скажет: «Когда я чего-то не понимаю, во мне просыпается любопытство».
8 апреля 1945 года тринадцатилетний мальчик переживает воздушный налет на Хальберштадт, настоящую огневую атаку. Клюге выживает в подвале родительского дома со всей своей семьей, вокруг них горит город — но могло бы быть и иначе: всего в нескольких метрах от них рвутся бомбы. И еще по-другому: если бы погода была лучше, бомбардировщики 13-го воздушного флота США полетели бы дальше до Стендаля и только там сбросили бы свой груз. Сам Клюге сегодня вспоминает, что его первая реакция на происшедшее заключалась в вопросе, нужно ли ему делать задания к уроку фортепиано и будут ли в понедельник занятия в школе: ведь ему было что рассказать. Сегодня Клюге называет эту реакцию, с одной стороны, неадекватной, то есть непригодной для действительности, с другой стороны, абсолютно реалистичной, поскольку в ней проявляется жизнь со всеми ее формами желаемого и возможного. Вскоре после этого его родители разводятся, и ребенок спрашивает себя: что хуже? И то и другое означает, что дом для него потерян. Глубокие разломы в чувственном мире ребенка. Клюге переезжает в Берлин со своей матерью, довольно практичной, далекой от искусства женщиной, предки которой вышли из «манчестерского капитализма». Его собственная любовь к музыке и, особенно, к опере только усилилась с отдалением от отца — так же как и его склонность выносить и делать продуктивными противоречия. Позднее Александр Клюге скажет: «Чувства не умеют забывать» и «Чувства всегда верят в счастливый исход, но всегда оказываются обманутыми». Поэтому впредь он займется выяснением вопроса: «Как можно предотвратить катастрофы?» Поэтика Клюге, таким образом, глубоко укоренена в опыте его собственной биографии.
По окончании школы в 1949 году в Берлине Клюге хочет стать врачом, но из-за количественных ограничений в приеме поступает на юридический и изучает, преимущественно в Марбурге, юриспруденцию, историю и церковную музыку. В 1953 году он начинает свою адвокатскую практику, в 1956 году защищает диссертацию по университетскому самоуправлению и получает место юриста во Франкфуртском институте Социальных исследований, в родном городе «франкфуртской школы». Там он и знакомится с Адорно. В 1956 году он начинает писать, после чего отправляется в Цюрих и «бродит вокруг дома Томаса Манна». «Смерть в Венеции» Манна становится позднее в одном из текстов Клюге «Массовой смертью в Венеции». Адорно настойчиво советует ему отказаться от литературы, поскольку из него все равно не выйдет столь же значительной фигуры, как Пруст, и способствует получению им места стажера при режиссере Фрице Ланге. В своей рекомендации, адресованной Лангу, Адорно так характеризует Клюге: «… юрист по профессии, вундеркинд в качестве такового, сдавший все без исключения экзамены с исключительным блеском», называя его «поистине самым одаренным из молодого поколения, кого только можно встретить в Германии, удивительной зрелости и широты интересов, к тому же обладающим двойным дарованием, одновременно теоретически духовным и культурно-политическим практическим». Адорно надеется, что эта профессия ничего не будет значить для Клюге и он вернется в его распоряжение в качестве юриста. Клюге находится на съемках «Индийской гробницы», сидит, однако, по его собственным сведениям, преимущественно в столовой и пишет. Одновременно он убеждается в том, что основанные на разделении труда способы производства в киноиндустрии ограничивают творчество художника, и делает из этого выводы для себя.
