Медленно тянется день. Юлий спит на диване. Нина включает без звука телевизор. Потом осматривает содержимое старого книжного шкафа. Достает книгу, садится в кресло, читает. Какие-то звуки. Юлия тошнит.
Нина одной рукой прижимает к лицу бумажный носовой платок, другой возит тряпкой у дивана. Макает тряпку в тазик с водой. И опять трет. Потом долго моет в ванной руки.
Вечер. Юлий просыпается.
Нина подает ему таблетки и стакан воды. Юлий глотает таблетки и жадно пьет воду.
И опять засыпает.
Нина сидит, читает. Смотрит на часы. Прислушивается к дыханию Юлия.
Берет ручку, листок бумаги, пишет номер телефона. Подумав, добавляет: «Нина». Оставляет листок на стуле возле дивана вместе с таблетками и стаканом воды.
Уходит.
Она возвращается домой, когда Иннокентий, Платон и Ирина Павловна заканчивают ужин. Платон вскакивает, бежит к матери.
– Мама! Ты где была?
– В самом деле? – интересуется Иннокентий без особого интереса.
– Да так. У подруги.
– У Веры?
– У Кати.
– Как она?
– Нормально. Умерла.
– Бывает.
Нина поднимается по лестнице на второй этаж. До Иннокентия доходит.
– Ты серьезно?
– Да нет. Шутки у меня такие.
Нина в ванной обнюхивает себя, стаскивает одежду, бросает в ящик для стирки.
Стоит под душем.
Камера показывает ее лицо, потом шею, плечи, потом…
Пачка листков звучно падает на стол.
Бросивший их генеральный продюсер компании по производству сериалов «Радуга-продакшн» Альберт Григорьевич Савчук, мужчина пятидесяти пяти лет, повадками демократ, на деле диктатор, выносит приговор:
– Гениально, Саша, как всегда. Но не то.
В кабинете Савчука за длинным переговорным столом, стоящим отдельно от начальственного, – тридцатилетний сценарист Саша Огольцов с печальным лицом, креативный продюсер Виктор Мелецкий, тридцать пять лет, энергичен, пылок, горяч, и редактор Лика Влажнова, высокая девушка с высокой грудью и высоким мнением о себе, лет двадцати семи.
Обсуждаются первые эпизоды сценария, который пишет Огольцов.
– Что не то, Альберт Григорьевич? – терпеливо спрашивает Саша.
– Во-первых, героиня. Молодая, красивая, замужем за богатым мужем. Это понятно. Остальное непонятно. Какие отношения с мужем?
– Плохие.
– Где это видно? Покажи! – Савчук ворошит листки, вглядываясь и ища следы плохих отношений героини с мужем.
– Ну, они молчат, не разговаривают.
– И что?
– Вот именно! – подхватывает Мелецкий. – Молчать и думать, Саша, они могут в литературе, а в кино должно быть все видно! И причины, Саша, мотивация! Почему плохие отношения? Кто он? Кто она? Что случилось? К примеру, – не дожидаясь ответа, начинает вдохновенно креативничать Мелецкий, – он приезжает всегда поздно, весь в работе, занят, делает деньги, секса нет, внимания к жене нет! Это зритель сразу поймет, причем любой!
– Мне кажется, если отчуждение, это и молчанием можно показать.
– Саша! – соболезнующее, будто у постели тяжело недужного и при этом не желающего выздоравливать, восклицает Мелецкий. – То, что я предлагаю, еще раз скажу, поймет каждый, а если они будут просто молчать, догадаются далеко не все! Нам нужна крепкая защита от дурака – в каждом кадре, в каждом слове!
– Значит ли это, – чуть напрягшимся голосом спрашивает Саша, – что я должен писать для дураков?
– Уел, Александр! – иронично хвалит Огольцова Савчук. – Убил насмерть, сразил наповал! Не для дураков, а для нормальных простых зрителей! Которые хотят отдохнуть, получить удовольствие, увидеть жизненную, драматическую и поучительную историю! Виктор прав – изобразительность во всем! Плохие отношения – показывать. Почему плохие – показывать.
– Вот именно! – вторит Мелецкий. – С лифтом у тебя великолепно ведь получилось! Жаль – не пойдет.
– Почему?
– Саша, восемьдесят процентов нашей аудитории – женщины. Если герой алкоголик, валяющийся в лифте, – всё, они смотреть не будут, переключатся.
