– Катализатор? – пробует угадать Лика, учившаяся в школе в двадцать первом веке и скачивавшая, как все, рефераты из интернета.
– Нет!
– Лакмусовая бумажка, – вспоминает Мелецкий, успевший поучиться в стариной советской или постсоветской школе, поэтому имеющий более глубокие познания по всем предметам.
– Да! Как лакмусовая бумажка – проявляет настоящие отношения! И начинается любовь!
– А женщина? – спрашивает Саша.
– Какая женщина?
– Та, с которой пришел Виктор. Может, это его жена, которая вернулась и его любит?
– В заявке этого нет, – тут же реагирует Лика.
– Ну и что? Если бы Лев Толстой написал в заявке, что Анна Каренина и Вронский будут жить счастливо и умрут в один день, а потом понял бы, что по логике она должна погибнуть, вы бы ему текст завернули?
– А что, я бы завернула, – улыбается непробиваемая Лика.
– А я бы нет, – возражает Мелецкий. – Под колеса – это как раз то, что надо.
– Мы тут не про Толстого, – напоминает Савчук. – Если бы эта бывшая жена давала новый интересный поворот – черт с ней! Но она убивает сюжет!
– Я просто понял, – задумчиво говорит Саша, – что никогда такого не бывает, чтобы чья-то любовь по кому-то не ударила.
– Она и ударяет. По ее мужу, – говорит Савчук. – Короче, Саша, финал эпизода: герой и героиня понимают свои отношения. Первая настоящая искра настоящей любви. И пишем дальше, можем еще успеть.
– Нет, – говорит Саша. – Я не смогу. Альберт Григорьевич, я больше вообще не хочу этим заниматься. Эти вымышленные герои и вымышленные отношения – они съедают мой мозг. Они съедают мою жизнь. Я хочу думать о настоящем, о своем, о том, что мне интересно.
Мелецкий говорит с неожиданной дипломатичностью (когда надо – умеет), с теплотой, с человечинкой:
– Саша, это и есть настоящее, твое, мы же видим! Ты просто немного устал.
Но Савчука интересует деловая сторона вопроса.
– Ты хочешь сойти с проекта? Отказаться? – прямо спрашивает он.
– Да. Я ненавижу этот сериал уже в начале, что же будет дальше? Я ненавижу этих героев.
– Которых вы сами и предложили! – делает выпад Лика.
– Мало ли. Голова большая, в нее чего только не влетает. То и плохо, Лика, – говорит Саша девушке с такой доверительностью, что глаза ее становятся напряженными – словно пьяный мужик в метро говорит ей комплименты и навязывает знакомство. Впрочем, она в метро давно не ездит. Кто-то ей машинку купил. – То и плохо, – говорит Саша, – что лезут именно эти герои. А настоящие уже тут, – он стучит себя по голове, – не выживают. Им там пусто и холодно. Они не хотят жить там, где нужно все время помнить про защиту от дурака. Жить и оглядываться на продюсеров, редакторов, формат, рейтинги! Они не хотят, чтобы им постоянно затыкали рот: длинный диалог, много слов, короче, короче, короче, это ты, Витя, все время мне тарабанишь: много слов – не кино! – будто ты и в самом деле понимаешь, что такое кино! Да блин, когда до тебя дойдет, что не бывает длинных и коротких диалогов, есть плохие, а есть хорошие! Независимо от размера! – Саша говорит вдохновенно, будто излагает свое кредо, забыв, что он-то как раз мечтает создать кино без диалогов и вообще без слов.
Мелецкий приятно улыбается, его это ничуть не задевает. Он и не такое видел и слышал от авторов.
– Все понимаю, – говорит Савчук, на самом деле не понимая и не собираясь понимать. – Но у нас договор. У тебя обязательства.
– Нет, Альберт Григорьевич, у нас договор только на заявку, я ее написал, ее приняли.
– В самом деле? – обращается Савчук к Мелецкому.
– Мы сами решили, что будем составлять поэтапные договоры, а не на всё сразу. Подстраховались.
– Да уж, подстраховались! И он подстраховался. И договора нет, и денег не платили, имеет полное право не работать!
– А не надо жадничать! – не удерживается Саша от мстительной реплики.
Но произносит ее не злорадно, а легко и весело. И даже словно жалея своих оплошавших деловых партнеров.
– Учти, Саша, – холодно говорит Савчук, – это чревато последствиями. Ты можешь больше не получить работу. Наш мир тесен, твоя слава автора, который бросает проекты, разлетится быстро. Рискуешь выпасть из процесса – навсегда. Понимаешь?
